chervona kwitka
unread,Dec 4, 2020, 10:35:24 AM12/4/20Sign in to reply to author
Sign in to forward
You do not have permission to delete messages in this group
Either email addresses are anonymous for this group or you need the view member email addresses permission to view the original message
to mkvrvos
привет, прямое зрение!
нашла статью на "зеркале недели.
под Божьими людьми я подразумеваю українських кобзарей. они не претворялись слепыми, всегда их поводыри водили что же и почему случилось с ними на харьковском съезде, кто их обманул и убил под предлогом съезда, узнаете из этой статьи. дискуссии возможны после прочтения. и так, в путь:
30-х годов, - пишет Шостакович, - Первый Всеукраинский конгресс лирников и бандуристов был провозглашен и все народные певцы вынуждены были собраться вместе и дискутировать о своем будущем. «Жить стало лучше, жить стало веселее», - говорил Сталин. Эти певцы ему поверили. Они приехали на конгресс. Это был живой музей, живая история Украины, все ее песни, ее музыка, ее поэзия. И вот почти всех их расстреляли, почти все эти жалобные певцы были убиты».
Недавно в Украине переиздали книгу известного американского ученого Роберта Конквеста «Жатва скорби», в которой идет речь и об уничтоженных Сталиным украинских Гомерах: «Популярная в народе национальная культура на протяжении веков поддерживалась в украинском селе бардами, воспетыми Шевченко кобзарями, которые, путешествуя от села к селу, зарабатывали на жизнь исполнением древних народных песен и пересказыванием народных баллад. Они постоянно напоминали крестьянам об их свободном и героическом прошлом. Это «нежелательное явление» теперь было подавлено. Кобзарей созвали на съезд и, собрав их там всех вместе, арестовали. По имеющимся в наличии сведениям, многих из них расстреляли - и в этом была своя логика, - потому что от них было мало пользы в лагерях принудительного труда».
Свидетельства Шостаковича и Конквеста для нас очень ценны, но, к сожалению, ни первый, ни второй не подают источников информации.
В составе комиссии по проведению несостоявшегося съезда кобзарей 1927 года был, наряду с Д.Ревуцким, Д.Усенко, И.Копаном, П.Вишницким, и Михаил Полотай - «украинский советский исследователь искусства кобзарей и бандуристов» (Шевченковский словарь. Киев, 1977).
Весной 1989 года я встречался с Михаилом Панасовичем. И хотя тогда ему исполнилось 90 лет, был он, как говорят, «при здравии», имел цепкий ум и блестящую память. Но когда я попросил его рассказать о расстрелянном съезде, Полотай часто (как будто отгоняя мух) замахал руками, сказал, что это выдумки буржуазной пропаганды, съезда в середине тридцатых не было, кобзарей расстреливал не НКВД, а «кулаки» и «украинские буржуазные националисты».
Просил я рассказать о расстрелянном съезде и Андрея Бобыря. Он также ответил мне, что все это небылицы, что Первый Республиканский съезд кобзарей и лирников состоялся в Киеве в 1939 году. Да и другие кобзари старшего поколения (Евгений Адамцевич, Александр Маркевич, Григорий Ильченко, Георгий Ткаченко), с которыми в семидесятых я не только часто встречался, но и гастролировал, боялись этой темы, как огня. И только когда над домом Верховной Рады Украины взвился сине-желтый флаг, заговорили очевидцы тех трагических событий. Исследователь истории уничтожения украинского кобзарства Кость Чемерский в газете «Українські обрії» (апрель, 1991) приводит их свидетельства.
Е.Кедровская, пенсионерка, в 30-е годы работала библиотекарем:
- В 1934-35 годы по Харькову ходили слухи, что был кобзарский слет, что кобзарей вывезли из Харькова и бросили в овраг, где они и погибли. Кобзарям будто бы сказали, что их везут в Москву на еще один слет. И как будто погибли они в дороге.
В.Вовк, пенсионерка, в прошлом учительница:
- Кобзарей я любила с детства. Их можно было частенько видеть в Харькове. А в середине 30-х совсем не стало. Ходили слухи о каком-то кобзарском съезде, на который как будто бы свезли кобзарей со всей Украины, а потом поубивали.
А.Парфиненко, харьковский кобзарь:
- По сталинскому приказу забирали всех. Устраивали облавы на базарах и забирали многих инвалидов, были среди них и кобзари. Была одна семья - Прокоп Маловичко, жена Мотря и трое детей, все очень хорошо пели. Жили они в поселке Амур под Днепропетровском. Ночью их забрали, даже не сказали, что им брать с собой - то ли пищу, то ли какую-то одежду, повезли и погрузили в эшелон, где много уже было погружено кобзарей из других городов и сел Украины. Очевидно, этот эшелон шел из самого Киева. Доехали они до Харькова, там к ним присоединили еще много кобзарей. По некоторым подсчетам было их триста тридцать семь. Доехали кобзари и все те, которых забрали в Днепропетровске, до Москвы, потом их направили в Сибирь. Довезли до какого-то неизвестного, необжитого места. Милиция сбросила их с состава в поле. С одной стороны стали проводники, а с другой - милиция, и так никто и не смог попасть обратно в поезд. Остались они там и почти все погибли. Но Мотря Маловичиха не погибла. У нее живым остался младший сын. Они как-то добрались до деревни, ходили от хаты к хате, просили подаяние. Так они возвратились в Украину. Но к своему родному дому подойти боялись, потому что если бы они домой пришли - все равно их бы убили. Потому что то, что делалось, было в большом секрете и этого никто знать не должен».
Поэт Микола Самийленко, многолетний, как он говорит, политзаключенный бериевского эшелона, в 1946 году в Краслаге на лесоповале Шубном встречался с поводырем кобзаря Гордея Ракизы Алексеем Божко. Родители Алексея умерли от голода в 1921 году, а его спасла крестная мать. Позже, когда поднялся на еще пухлые от хронического недоедания ноги, напросился к кобзарю Ракизе в поводыри. В 1930 году (или Божко, или Самийленко предает память, съезд состоялся между 1932-1934 годами) их «пригласили» через участкового милиционера на кобзарский съезд в Харьков. По пути в Харьков Алеша заболел и Ракиза оставил его в городе Валки у знакомых, а сам пристал к кобзарю Башлыку, чтобы вместе с ним и его поводырем идти навстречу своей гибели.
Десять дней Алешу лечила хозяйка (он запомнил лишь ее имя - Христя), а на одиннадцатый он, сев в Ковьягах на товарняк, поехал в Харьков искать Ракизу. В Харькове паренек обошел все базары, спрашивал у нищих и торговок, не знают ли они, куда делись все кобзари. Поздно вечером изнеможенный Алеша поплелся на железнодорожный вокзал коротать ночь. Интеллигентного вида женщина, которая сидела рядом с ним и которой он рассказал о своей беде, утром отвела его в местный театр и познакомила там с украинским поэтом Олексой Влизько. Тот отвел своего тезку к бабе Ивге и попросил никуда из хаты не выходить, ждать Ракизу. На какой-то день, ранним утром, перепуганная насмерть бабка разбудила своего постояльца:
- Сыночек, - прошептала взволнованно, - одевайся и беги куда глаза глядят. Вывезли кобзарей вместе с их поводырями «черным вороном» на Холодную Гору. Одни говорят, что их перестреляли в тюремном подвале, а другие говорят, что вывезли их поездом за Харьков, бросили в яму, а вокруг ямы охрану вооруженную поставили. И погибли кобзари вместе с поводырями в яме той с голода и холода. Беги, сыночек, огородами в степь и никому не рассказывай о том, что ты знаешь. - Перекрестила, в сумку добрая душа положила буханку хлеба, щепотку соли, несколько вареных картофелин.
Пошел Алеша огородами да полями на Валки. Возле Ковьяг чуть было на колонну какую-то не напоролся. Женщины, дети, плач, проклятия. Понял: раскулаченных энкаведисты гонят на станцию… Поздней ночью постучал в окно к тете Христе. Никто ему на стук не ответил, а когда луна из-за туч вышла, увидел, что окна досками заколочены. Екнуло сердце - и их раскулачили! Переночевал в сарайчике и отправился утром в Запорожье, к родной тетке, молил Бога, чтобы не выгнала из хаты, не дала пропасть.
НКроме Самийленко, в журнале «Українська культура» (1991, №4) напечатал очень ценные показания также многолетний политзаключенный бериевского эшелона Виктор Рафальский из города Стрый на Львовщине: «Об этой трагедии мне было известно давно, но ничего конкретного. И это тревожило. И вдруг…
В 1956 году пришлось на протяжении двух недель находиться в пересыльной тюрьме в Москве. Большая камера. Заключенных (политических) около сотни. Здесь судьба свела меня с бывшим работником НКВД, в то время репрессированным. Начался разговор о событиях 1932-1933 годов в Украине. Вспомнили и кобзарей. И тут собеседник просто ошеломил меня: оказывается, он имел полную информацию об уничтожении более двухсот украинских кобзарей, которых созвали под предлогом какого-то совета в Харьков в конце 1932 года по распоряжению сверху. Говорил он скупо - возможно, сам был причастен к этому делу. Безусловно одно, говорил правду, потому что как бывший сотрудник НКВД, ясное дело, рисковал - разглашать такие тайны!
Это была своего рода прелюдия к ужасающему голоду, что как раз нарастал… В дальнейшие довоенные годы никто уже не видел в Украине ни одного кобзаря».
Виктор Рафальский ошибается: даже после ужасной энкаведистской резни кобзари в Украине не перевелись. Некоторым, как, например, Егору Мовчану, посчастливилось спастись. Мовчан, по его словам, не поехал в Харьков на «слет народных певцов» лишь только потому, что его поводырь куда-то запропастился. Такие, как Михаил Полотай, Федор Кушнерик, Михаил Носач, старательным творением советского псевдогероического эпоса выторговали себе жизнь. Но и тех, и других оставалось совсем мало. Если на расстрелянный съезд энкаведисты смогли согнать более 200 кобзарей и лирников (А.Парфиненко называет более впечатляющую цифру - 337), то на так называемый Первый Республиканский совет, который состоялся в Киеве 15 апреля 1939 года, удалось собрать только 37 народных певцов. То, что этот совет был жалким фарсом, свидетельствует выступление на нем Федора Кушнерика. Зная о массовом истреблении кобзарей под Харьковом, Кушнерик, как будто бы ничего не случилось, заливался соловьем: «Только Великая Октябрьская революция сделала нас, незрячих, зрячими, дала нам счастливую жизнь, дала нам возможность творить, слагать песни о нашей славной советской жизни, петь их родному народу, заниматься нашим любимым делом».
Известный исследователь кобзарства львовянин Богдан Жеплынский сложил реестр кобзарей и лирников, уничтоженных большевиками в тридцатых годах и без вести пропавших. Этот мартиролог неполный, всего 72 человека.
Стоит лишь подумать о расстрелянном съезде, и я вижу, как в заснеженной степи останавливается поезд, окошки товарных вагонов которого зарешечены, а на дверях висят огромные замки. Энкаведисты в кожанках открывают двери одного из вагонов и, лихо поджимаясь на руках, исчезают в его темном нутре. Минуту-другую из вагона слышатся неистовые крики, матерщина, глухие удары прикладами, хруст поломанных рук, ребер, выбиваемых зубов. Потом с темной проймы дверей вываливаются слепцы живым повторением известной картины Брейгеля: одни уже упали в глубокий, нетронутый снег и барахтаются в нем, пытаясь встать. Другие падают, беспомощно раскинув руки и ноги. А третьи, почуяв смертельную опасность, подталкиваемые прикладами винтовок, стоят еще в дверях.
Моя старенькая теща рассказывала, как в 1943-м их,сельских женщин, заставляли свозить с поля боя к братской могиле вчера мобилизованных, а сегодня уже мертвых мужей, отцов, братьев, сыновей.
- Падали в яму, как вареники, - тяжело вздыхала теща. И кобзари, и лирники вместе со своими поводырями падают в глубокий снег, «как вареники». Их прикладами поднимают на ноги, выравнивают в такую-сякую колонну и гонят к прегражденному двумя земляными валами глубокому оврагу. И снова падают в глубокий овраг наши степные Гомеры, только уже без своих нищенских сумок, без кобз и лир, без сапог и шапок. А вокруг крутого оврага верные слуги красного дьявола с готовыми к стрельбе винтовками зорко следят, чтобы не вылез какой-нибудь кобзарь или его поводырь. Срывается колючий ветер, слуги красного дьявола, чтобы разогреться, пускают по кругу бутылку со спиртом. А согревшись, начинают расстреливать слепцов, которые карабкаются то там, то сям крутыми склонами оврага…
А еще я вижу Мотрю Маловичиху и ее уцелевшего сына. Ночью, когда уже не слышно было ни стонов, ни молитв, ни проклятий, когда пьяные «в стельку» энкаведисты спали вокруг костра, Мотря с сыном вылезли из оврага. Энкаведист-часовой поднял на уровень глаз винтовку, свел затвор, положил палец на курок. Но почему-то не выстрелил, опустил винтовочный ствол, сказал:
- Жалею, хохлушка, на тебя и твоего гаденыша пули. Идите, все равно до утра замерзнете.
И я вижу, как бредет Мотря Маловичиха с сыном своим малолетним бесконечной заснеженной степью. Под полой у пацана просматривается отцовская бандура, а под ногами скрипит и скрипит снег, убаюкивая, приглашая к вечному сну. И говорит сын матери:
-
Плачет Мотря, а вместе с ней плачу и я, и уже кажется мне, что это не Мотря с сыном, а Украина-ненька бредет из последних сил навстречу своей судьбе. И шепчет Украина-Мотря, смахивая рукавом горькие вдовьи слезы:
- Запомни, сын мой, палачей наших. Вырастешь, детям своим расскажешь, какой они масти. И если не ты, так дети твои отомстят за наши лютые муки. И не оставляй отцовской бандуры! Как бы тяжко ни было тебе, как бы жестоко ни карали тебя за нее. Пой добрым людям казачьи песни и думы. Пусть знают, чьи они дети. Пусть просыпаются от вековой спячки, сбрасывают с рук, ног и души кандалы.е выгнала тетка своего племянника, последней картофелиной с ним делилась. Помогала ему как могла - и школу окончить, и учительский техникум. Работал учителем в глухом степном селе до тех пор, пока за рюмкой водки не рассказал приятелю трагическую историю расстрелянного кобзарского съезда. Вечером рассказал, а утром полусонного, прямо с кровати забрали и присудили, за разглашение государственной тайны, к десяти годам каторги, а когда отсидел их, добавили еще десять…