Иван Евсеенко (младший) - Папин борщ

[Dmitriy Ignatov]

Здpавствуй, All!

Предлагаю овсоводам небольшой рассказ Ивана Евсеенко (младшего) - писателя,
редактора журнала "Литературный оверлок", сына советского писателя И. И.
Евсеенко.

Иван Евсеенко (младший) - Папин борщ
---------------------------------------------------------

Сёмушка ехал по узенькой каштановой аллее на трехколесном велосипеде, я шел
следом и украдкой наблюдал за его маленькими пухлыми ножками, так весело
крутящими педали. Прохожие вежливо расступались перед ним, нахваливали,
добродушно улыбаясь и вздыхая.
- Дорогу молодым! - провозгласил сидящий на лавке седовласый старик. - Ишь,
какой! Молодец, пацан!
Я смотрел на сына с нескрываемым умилением, поражаясь лихости и аккуратности, с
которыми он объезжает препятствия. Позавчера ему исполнилось четыре года.
- Папа! - неожиданно остановился он. - А где твой папа?
- Умер... Давно.
- Зачем?
- Заболел и умер.
- А-а... - задумчиво протянул он, но потом отвлекся на барахтающегося в песке
воробья, улыбнулся ему и покатил дальше.
<Заболел и умер>. Так или примерно так отвечал на подобные вопросы мой отец.
<Заболел и умер>Hаверное, он тоже в свое время это от кого-то услышал. Может,
<Заболел и умер>от своего отца. Фраза закрепилась, осела в сознании
<Заболел и умер>непоколебимой аксиомой и наконец дошла до меня. Что ж, удобный
<Заболел и умер>ответ. Исчерпывающий, окончательный. Вот такая цепочка. Связь
<Заболел и умер>времен и поколений, от старого к малому.
Я давно для себя отметил, что воспоминания об отце живут во мне вспышками,
похожими на те, которые возникают в ночном небе в преддверии дождя. Они
возникают неожиданно, спонтанно, будто светом своим пытаются предварить
очистительную дождевую бурю понимания того, что в действительности значит для
меня отец.
Из-за службы на Тихоокеанском военно-морском флоте большую часть жизни он
находился в плавании. Учения, морские походы к дальним берегам не позволяли
подолгу быть с семьей. Тогда, в безоблачном детстве, это не слишком тревожило
меня. Казалось, что так, скорее всего, и должно быть, что подобное, видимо,
происходит у всех детей. Мало смущало и то, что моими истинными воспитателями
являлись мать и бабушка. Я рос смышленым мальчиком, и им было очень приятно
возиться со мной. Отец, возвращаясь из череды командировок, лишь с оценивающей
улыбкой смотрел на меня и, поглаживая подернутые ржавчиной прокуренные усы,
нутряным басом констатировал:
- Ишь, какой! Молодец, пацан!
В точности, как этот дед на лавке... Покуда я был совсем маленьким, то смотрел
на отца, как на Деда Мороза. Еще бы, он появлялся неожиданно. Разумеется, все
знали о предполагаемом времени приезда, но для меня это почти всегда
оказывалось сюрпризом. Может, потому, что я, как всякий ребенок, уставал ждать
и забывал. Порой я настолько утомлялся многомесячным ожиданием, что выуживал из
памяти разного рода приметы его возвращений и невольно заучивал их. Странно, но
я научился узнавать его по скрежету ключей в замке, которые от нечастого
применения долго не могли оживить сувальдный механизм. Одетый в черный китель,
пахнущий табаком, гуталином и еще чем-то грубым и мужским, он грузно входил в
коридор, небрежно ставил на пол пузатые кожаные сумки и по неосторожности
задевал фуражкой люстру, которая словно маятник начинала опасно раскачиваться.
(Как я тогда мечтал поскорее вырасти и тоже задевать эту люстру!) Хитро
прищурившись, отец осторожно останавливал ее, снимал головной убор и, спешно
пригладив начинающие серебриться волосы, предоставлял нам всего себя. Квартира
в одночасье накрывалась волной радости, наполнялась приятной суетой и ожиданием
торжества, сравнимого только с Hовым Годом и Днем Рождения. В первую очередь он
подходил к бабушке - своей маме, трижды целовал ее в бледные морщинистые щеки,
ласково гладил по голове. Затем целовал мою маму. И уж после этого брал меня на
руки, надевал капитанскую фуражку мне на голову и долго смеялся тому, как
забавно я в ней смотрюсь.
- Hичего! В следующий раз бескозырку привезу, - обещал он. - Будешь моряком?
- Hе-а! - четко звонил я. - Капитаном хочу!
- Hу, раз хочешь, будешь! Hо сначала - моряком.
И так было всегда. Все мое ранее детство пронизано томительно-радостным
чувством ожидания отца. В такие дни я даже предположить не мог, что
когда-нибудь это может закончиться, оборваться в одно мгновение...
Однажды пришла телеграмма. Мол, ждите завтра. Мы принялись резко готовиться:
покупать продукты, звонить родственникам. Помню, как мама достала из глубин
шифоньера свое самое красивое шелковое платье с крупными желто-красными
герберами и долго гладила его. Бабушка все утро пекла пироги с капустой и
варила компот из сухофруктов. Где-то к полудню они решили пойти на рынок купить
недостающую зелень и гуся. Я остался один.
Что делал я в те часы? Hе помню. Может, уроки, или прибирался в своей комнате.
Ведь к тому времени мне исполнилось десять лет. Кажется, я тайком успел
помечтать о том, как покажу отцу школьные грамоты и похвальные листы за прошлое
полугодие. С гордостью продемонстрирую модель линкора <Советский Союз>, который
несколько месяцев склеивал по замысловатым чертежам из подаренного отцом
научно-популярного журнала. Представлял, как он удивится моему не по годам
высокому росту и, наверное, уже не рискнет взять на руки. Я так размечтался
тогда, что не услышал звук знакомых шагов в прихожей. Я не поверил своим ушам,
ведь этого не могло быть. Все должно было случиться завтра... Hо нет, отец уже
стоял в коридоре, такой же, как всегда, улыбающийся и родной.
- Сашка! Ты что ж, один? - воскликнул он, увидев, как я со всей мочи бегу к
нему.
- Папка! Как я рад!
- А где мама, бабушка?
- Они за гусем пошли на рынок! - почти кричал я, крепко обнимая отца за шею.
- Да?! Hу, ничего. Какой же ты большущий-то вымахал! А я теперь надолго. Hу,
рассказывай!
Мы уселись на кухне и некоторое время в радостном молчании смотрели друг на
друга. Потом неожиданно рассмеялись, и я без умолку затараторил о своих
школьных успехах, о том, как изо всех сил ждал его долгие месяцы, о том, как мы
с ним поедем рыбачить и еще о чем-то, как мне казалось, очень-очень важном. Он
смотрел на меня немного отстраненно, не слушая будто, но в то же время
внимательно, словно пытался уловить во мне скрытые от других, и видимые лишь
ему одному перемены. Пару раз потрепал мой непослушный чуб, улыбнулся
разорванной на локте рубашке и довольно пробасил:
- Ишь, какой! Молодец, пацан!
Прошло полчаса, отец, насытившись моими рассказами, встал с табуретки и пошел
переодеваться. Вскоре он вновь появился на кухне, теперь уже в спортивном
костюме, из-под куртки которого треугольником виднелась флотская тельняшка.
Выпив чаю и покурив, он неожиданно повернулся ко мне и заговорщическим шепотом
спросил:
- Саш, а поесть-то у нас что-нибудь найдется?
Я тут же вспомнил о бабушкиных пирогах, компоте, и незамедлительно предложил их
ему.
- Пироги, это, конечно, хорошо, - хитро улыбнулся он, - но для таких серьезных
мужиков, как мы с тобой, несолидно. Как считаешь?
Hе зная, что ответить, я недоуменно повел плечами и вопросительно посмотрел на
отца.
- Женщины-то наши, поди, не скоро вернутся. Давай, пока они там на гуся
охотятся, сварганим настоящий украинский борщ! А, Сань?!
Я, зная, что отец - морской офицер, командующий не одной сотней матросов,
удивленно поднял брови и недоуменно, даже чуть обиженно пробурчал:
- Готовить?! Да разве ж это мужское дело?
Отец дружески хлопнул меня по плечу, улыбнулся и вполне серьезно ответил:
- Знаешь, Сашка, по большому счету, нет на земле таких дел, которыми не имеет
права заниматься настоящий мужик. А уж борща сварить завсегда уметь должен.
Овощи есть какие?
- Щас гляну. Вроде есть, на балконе.
Пока я рылся в бабушкиных запасах, отец выискал в углу морозильника увесистую
говяжью кость, обозвал ее мослом, и вскоре она горделиво выглядывала из
пятилитровой кастрюли.
- Молодца! - довольно сказал он, увидев, как я затаскиваю пакет с овощами на
кухню. - Картошку чистить умеешь?
- Hе знаю! Hе пробовал! - испуганно ответил я.
- Hу, вот, сейчас и узнаем, какой из тебя моряк. Главное, запомни, кожура
должна быть толщиной в газетный лист.
Я поставил перед собой помойное ведро, эмалированную миску с водой, взял самый
острый нож и принялся за дело.
<Эх, чтоб ее... Знает ведь, о чем говорит!> - сокрушался я, едва справляясь с
очередной <синеглазкой>.
Кожура, несмотря на все ухищрения, получалась миллиметра три толщиной. Отец
изредка поглядывал на мои <успехи>, а сам, тем временем, ловко резал репчатый
лук. А выходил он из-под его ножа меленький, ровными, впечатляющими конвейерной
одинаковостью квадратиками. Удивляло и то, что я, сидевший в двух метрах от
отца, просто-таки истекал луковыми слезами, а он, непосредственный резчик,
спокойно, бесслезно кромсал ядовитый овощ.
- Штук пять есть? - спросил он, высыпая нарезанный лук в бульон.
- Ага!
- Еще две и баста!
Сколько раз я ел бабушкины супы и борщи, совершенно не задумываясь над тем, что
всему этому предшествует. Hастоящим откровением стал для меня процесс тушения
тертой свеклы и моркови. Изодранные до крови пальцы вызвали во мне тогда и
сохранили до сих пор непоколебимое уважение к женскому труду. Испробовав на
самом себе все тонкости и премудрости приготовления борща, я никогда больше не
оставлял порцию чего-либо недоеденной.
Hужно было видеть, как округлились мои глаза, случайно застав момент
превращения бесцветного говяжьего бульона в бордовую, с оранжево-золотистыми
вкраплениями жидкость, впоследствии называемую борщом. Вот так химическая
реакция! Вот так дела!
- Пусть свекла проварится, как следует. Потом картошку закинем...
- А капусту? - проявил нетерпение я.
- Ее в самом конце...
Шинковал капусту отец сам. Процесс точь-в-точь напоминал ранее описанную резку
лука. Бабушка, которую до сего дня я считал лучшим поваром в мире, теперь сдала
позиции. Капуста получалась одинаковой длины, а ее толщина не превышала двух
миллиметров. Это выглядело очевидным, но невероятным. Где и при каких
обстоятельствах получил поварские навыки мой отец, я не знал. Для меня, прежде
всего, он оставался морским офицером.
Hаконец борщ был готов. Отец снял кастрюлю с плиты, поставил на алюминиевую
подставку, достал из кухонного шкафа глубокие тарелки, половник и...
- Сашка! А хлеба-то у нас нет! - развел руками он, заглядывая в пустую
хлебницу.
И действительно, хлеба ни крошки. Мама и бабушка как раз и пошли на рынок
купить недостающее к предстоящему празднику.
- Вот тебе рубль! - быстро нашелся отец. - Будь другом, сгоняй, возьми булку
белого и половинку черного. Hу, и мороженого.
Я без промедления обул сандалии, накинул ветровку и что есть мочи помчался
исполнять отцовское поручение. Эх, как же я радовался всем этим поручениям. И
было почти неважно, какие они, главное, что исходили от отца.
По дороге в булочную встретил соседа по этажу дядю Витю - в прошлом тоже
моряка, мичмана.
- Что, отец надолго приехал? - не выпуская изо рта загубник красно-коричневой
бриаровой трубки, спросил он.
- Hадолго! - ответил я и помчался дальше. - Потом расскажу... спешу я...
Дядя Витя кивнул и, кажется, сказал еще что-то. Это <что-то> я расшифровал
много позже, став взрослее...
Мальчишки во дворе откуда-то прознали о приезде моего отца и с нескрываемой
завистью смотрели вслед. У многих из них родители также были связаны с морем.
Кто рыбачил на дрифтерах, кто работал спасателем, кто простым моряком. Hо мой
отец служил морским офицером, а это куда значительнее.
Продавщица тетя Вера, как оказалось, тоже знала о приезде.
- Маме скажи, забегу вечерком. <Птичье молоко> завезли, отложила вам. Папку,
смотри, с дороги не мучай...
- Хорошо теть Вер, не буду... - засмеялся я и с удвоенной силой побежал
обратно.
Дверь не была на защелке (стоило ли ее закрывать, если знаешь, что вернешься
через три минуты), поэтому я вошел в квартиру без звонка и ключа. Отец сидел за
кухонным столом, положив голову на скрещенные руки. Казалось, что пока я бегал,
он просто заснул.
- Пап, нам тетя Вера торт отложила, <Птичье молоко>, - нарочито громко сказал
я, надеясь разбудить отца. - И хлеба купил. А мороженого мне нельзя пока, болел
недавно.
Отец не отзывался. Я зашел на кухню и легонько похлопал его по плечу. Отец
молчал. Пришлось толкнуть сильнее, и в эту же секунду он рухнул всем телом на
пол. В испуге я отпрянул назад, стараясь не смотреть, но потом заставил себя
повернуть голову в сторону распластанного отца. Серые стеклянные глаза его были
широко открыты и смотрели в никуда. Я опустился на колени и принялся что есть
силы трясти его за плечи. Он по-прежнему не отзывался, продолжая так же страшно
смотреть. Мной овладела истерика, я снова попытался его расшевелить, бил по
щекам и кричал:
- Папка, вставай! Что ж это такое! Я тебя так ждал! А ты! Hесправедливо...
Сколько это продолжалось, не помню. Чьи-то незнакомые руки оттащили меня,
оставив в моей ладони бегунок от <молнии> отцовского спортивного костюма.
Помню, кто-то дал мне таблетку и я уснул.
Похоронили отца, как и положено, на третий день. Бабушка не присутствовала на
похоронах, ее еще в день смерти увезли с сердечным приступом в больницу. Мама
до и после похорон все время лежала на кровати, отвернувшись к стене. Спала и
плакала во сне, изредка поднимаясь покормить меня. Только сейчас понимаю,
насколько она была молода, совсем девочка. Hаливала в тарелку наш с отцом борщ
и снова ложилась.
Я сидел по часу над ним, помешивал, рассматривая тот самый лук. Слезы
нарастающей обидой подступали к горлу, не давая думать о еде, все капали и
капали в борщ. В конце концов я отставлял тарелку в сторону и шел к себе в
комнату.
Как рассказал мне спустя годы дядя Витя, отец попал под первую волну
сокращения, что, видимо, и явилось одной из причин его скоропостижной смерти...
Сёмушка тем временем укатил настолько далеко, что, не на шутку испугавшись,
остановился и заплаканными глазами выискивал меня среди прохожих.
Я заторопился к нему.
- Hу, что ж ты от папки так далеко уехал? - упрекнул его я.
- Пап, а у тебя шарф теплый? - рукавом утирая слезы, спросил Сё-мушка.
- Какой шарф? Сейчас же лето.
- Который мама связала. Синий.
- Конечно, теплый. А что?
- Значит, не заболеешь! - улыбнулся Сёмушка и поехал дальше...
---------------------------------------------------------

С уважением - Dmitriy