Подпишитесь
на рассылку Kit, если вы еще этого
не сделали. Мы будем присылать вам одно письмо
в месяц. Все наши предыдущие тексты вы найдете
в архиве.
Что
происходит с психикой человека при
диктатуре
Моей
любимой книгой ХХ века на русском еще
в школе была «Софья Петровна» Лидии Чуковской. Это
практически прямой репортаж из самых тяжелых лет
сталинского террора. Обычная женщина сталкивается
с репрессивной машиной государства, когда
ее сына арестовывают. Лучше всего в книге
передана липкая атмосфера страха, которая накрывает
общество во время масштабных преследований.
Я не хочу
драматизировать: конечно, России в 2025-м еще
далеко до СССР 1937-го. Но ползучие репрессии
усилились в десятки раз после начала большой войны
с Украиной.
«Основной
психический феномен жизни в авторитарном режиме
заключается в насильственном проникновении
государства и его идеологии сквозь внутренние
границы личности. Человек вынужден вырастить внутри себя
своеобразного цензора и постоянно фильтровать речь,
эмоции и другие внешние проявления», — объясняет
в разговоре с Kit Андрей Юдин, психотерапевт,
соучредитель Stemning, международного учебного центра
в области психотерапии.
Я тоже
периодически включаю этот самый внутренний цензор —
и, когда общаюсь с кем-то незнакомым, всегда сперва
пытаюсь понять, не сдаст ли он меня
товарищу майору.
Например,
в этом году в поезде мы с попутчиком
сначала говорили о домашних животных, после
затронули историю XIX века, а когда стало понятно,
что мы довольно близки идеологически, перешли
на нормальные темы: почему ФБК прыгает на Каца
и кто каким VPN пользуется.
В условиях,
когда просто говорить с людьми может быть опасно,
психика начинает искать пути выживания, запускаются
механизмы, которые помогают заглушить чувства,
но зачастую лишают нас человечности. Психотерапевт
Ольга Мовчан называет в беседе с Kit
конкретные защитные реакции, которые используют люди
в авторитарных режимах:
→
Регрессия — человек использует более
примитивные, иногда детские способы справляться
с трудностями, делегирует ответственность внешним
факторам и другим людям («меня спровоцировали»,
«меня вынудили»). Контроль и ответственность
за принятые решения перекладываются на других:
более сильных, обладающих большей властью.
→
Отрицание — неприятная реальность просто
не признается, замещается более приемлемой.
По словам Ольги Мовчан, это проявляется в том,
что человек или группа людей отрицают факты или
не признают тяжесть или масштабы происходящего.
Например, человек может верить, что Россия бомбит
в Украине только военные объекты.
→
Диссоциация — реальность воспринимается как
происходящее с кем-то другим или распадается
на несколько существующих параллельных вселенных.
Человек вроде бы знает, что где-то происходит нечто
ужасное, но до конца с этим
не соприкасается.
→
Компенсация — болезненные переживания
замещаются позитивными, порой воображаемыми. Например,
вместо переживания стыда за войну человек
испытывает гордость и считает свою страну самой
великой. Другой пример — стокгольмский синдром,
когда агрессия и ненависть к насильнику
замещаются чувством благодарности.
→
Проекция — это когда то, что не хочется
принимать в себе или своем окружении, проецируется
вовне. Например, человек (или целое общество) отрицает
собственную агрессию и вместо этого видит
ее в окружающем мире.
→
Дефлексия — это выражение переживания
не тому, кому оно адресовано, а тому,
с кем безопасно. В условиях диктатуры главный
источник гнева и страха — это государство,
но выражать негативные чувства в его адрес
опасно для жизни. Поэтому агрессия перенаправляется
на безопасные цели: человек, разъяренный новостями,
срывается на кассира в магазине, устраивает
скандал в дорожной пробке или кричит
на собственного ребенка.
→
Интеллектуализация — логические построения
и морализаторство вместо полноценного
эмоционального переживания. По словам Ольги Мовчан,
этот механизм проявляется, например, в обсуждениях
геополитики, которые заменяют разговор о личных
тревогах и боли. Так работает и просмотр
интервью с экспертами — это позволяет
не соприкасаться с собственным страхом или
бессилием.
→
Цинизм и десенсибилизация — отношение
к собственным и чужим чувствам как чему-то
неважному. Десенсибилизация позволяет избегать сильных
чувств, но создает риск возникновения депрессии:
вместе со способностью испытывать негативные
чувства снижается и возможность ощущать позитивные
переживания.
Я неоднократно
замечал последнее за собой. С 2022 года мне
сложно по-настоящему радоваться. Конечно,
я рационально осознаю какой-то приятный факт,
но не получаю тех самых гормонов счастья, ради
которых мы часто добиваемся успеха. Как будто
их выдача в моем организме строго ограничена
— как по талонам.
Чтобы
справиться с апатией, я обратился
к психотерапевту. Мы начали разбирать мои
чувства, но раз за разом упирались
в невидимую стену. Оказалось, что невозможно
говорить о личной тревоге, не затрагивая
ее главный источник — войну и репрессии.
Именно тогда я понял, что мой случай вскрывает
фундаментальную проблему: а что вообще может
сделать терапия, если ее задача — помочь
человеку жить в стране, которая преступна
и невыносима?
Так
работает ли психотерапия?
Согласно
американскому исследованию
2023 года, насилие и длительное воздействие
массового страха притупляют готовность людей планировать
будущее, угнетают волю к действию и разрушают
социальные связи. Диктатуры действительно создают
среду хронического стресса, в которой люди
фокусируются исключительно на выживании «здесь
и сейчас» и перестают видеть
перспективу.
В таких
условиях терапия приобретает двойственный смысл.
С одной стороны, она обнажает раны, заставляет
заново переживать страх и бессилие.
С другой — предлагает инструменты, позволяющие
выстроить защиту.
«Психотерапия
не может изменить внешнюю реальность, но может
помочь ее пережить. Благодаря психотерапии человек
встречается с ранее вытесненными или
игнорированными (неудобными или неприятными) чувствами,
и это может быть очень больно. Однако признание
реальности чаще всего приносит облегчение
и освобождает много сил, которые тратились
на поддержание иллюзии, что изменение возможно», —
считает Ольга Мовчан.
По ее словам,
в начале войны с Украиной многие клиенты
приходили к ней с чувством тревоги
и соматическими (то есть физическими)
симптомами, часто жаловались на тошноту
и ощущение дрожи, многих «трясло». Нередко
за этим скрывалось чувство ярости, стыда
и страха. Оно требовало от людей сложного
выбора: протестовать, уезжать, оставаться и уходить
во внутреннюю эмиграцию или, возможно, поддерживать
линию государства. При этом, когда люди совершали
осознанный выбор, им всегда, пусть и далеко
не сразу, становилось легче.
«Психотерапия
дает возможность человеку переваривать что-то тяжелое,
эмоциональное, возможность думать и осмысливать
неподъемные вещи», — говорит в разговоре с Kit
психолог, который пожелал остаться анонимным.
Тем
не менее жизнь в страхе за собственную
жизнь или жизнь, полная противоречий из-за несогласия
с политикой страны, не может проходить
бесследно.
«Я не думаю,
что есть надежда избежать травматизации. Но точно
можно осознать и пережить травматический опыт,
а значит, не дать ему блокировать любопытство,
способность к творчеству и возможность брать
на себя ответственность и строить
отношения», — говорит Ольга Мовчан. В 2024 году
группа международных ученых доказала,
что глубокая работа с травмой не просто
снижает симптомы, но и укрепляет способность
психики противостоять новым стрессам.
По словам
Ольги Мовчан, осознание и проживание
травматического опыта — это способ сохранить
целостность и избежать так называемого двоемирия.
В этом случае человек не убегает
от реальности, а выбирает жить
в государстве с диктатурой и понимает,
где находится, и осознает связанные с этим
чувства и риски. Он просто живет
во времена, которые не выбирают,
но выбирает, как жить, отмечает Ольга Мовчан.
Врач-психиатр
Виктор Лебедев в беседе с Kit подытоживает:
«Политика не покрывает все, что происходит вокруг
и внутри человека. И как бы ни было
соблазнительно все объяснить наличием диктатуры или
демократии, это не так. Если смотреть на людей
через только такую призму, вы станете заложниками
идеологии и потеряете свободу мышления. Свобода
существует прежде всего внутри нас. И никто
не может у нас ее отнять, пока
мы сами ее никому не отдали».
Все
это действительно так, однако апатия и депрессия
часто все равно не проходят — так было
и у меня. Многие психотерапевты говорят, что
в этом случае помогают действия, пусть даже
небольшие. Однако они в полной мере невозможны,
если вас сковывают репрессивные законы. Тем
не менее даже в этом случае психотерапия может
помочь.
«Бороться
с беспомощностью можно только при помощи
поступков», — подчеркивает в беседе с Kit
психиатр и научный журналист Виктор Лебедев. Само
осознание этого факта рождает надежду, даже если
действия ограничиваются маленькими шагами: поддержкой
друг друга в закрытых чатах, арт‑терапевтическими
практиками, ведением личного дневника или простым
признанием «Да, я боюсь, и это
нормально».
><{{{.______)
В 2022
году лидером продаж в России стала книга
австрийского психолога Виктора Франкла «Сказать жизни
„Да!“». В ней Франкл, прошедший через
ад немецкого концлагеря, рассказывает, как
не терять надежду даже в самые темные
времена.
Мне
повезло: в прошлом году я взял интервью
у Александра Весели, внука Виктора Франкла.
В завершение текста хочу привести его цитату
— мне кажется, она может помочь многим людям,
которые, как и я, находятся в России,
не согласны с политикой Путина и ничего
не могут с этим сделать:
«По Франклу,
даже жесточайшие обстоятельства не должны лишать
нас смысла существования. Благодаря свободе воли
у нас всегда есть выбор, как именно отвечать
на такие вызовы.
Мой
дедушка много раз видел, как люди в самых
тяжелейших условиях вели себя героически. Яркий
пример — [священник-францисканец] Максимилиан
Кольбе, канонизированный мученик Освенцима. Эсэсовцы
постановили расстрелять десять человек, и один
из отобранных ими взмолился, говоря, что
он отец нескольких детей. Кольбе вышел
из строя и предложил свою жизнь взамен.
Эсэсовцы согласились. Это было осмысленное
самопожертвование — в ситуации,
казалось бы, полного отсутствия контроля. Это
и есть утешение, послание надежды. Смысл можно
найти всегда. Даже если вы все потеряли
в одночасье. Даже если вы лежите
на смертном одре».
