*[Enwl-misc] Мост, удары, Лукашенко — у войны новый этап? Письмо об эскалации

[ENWL]

  
 
 
Привет, это Kit.

 

Сегодняшний выпуск мы планировали посвятить климату, но уже в субботу, 8 октября, стало ясно, что планы придется срочно менять. Тогда на мосту через Керченский пролив (многие называют его «крымским») произошел взрыв — один из самых мощных с символической точки зрения инцидентов войны. А чуть ранее в этот же день стало известно, что Минобороны России назначило нового командующего вторжением, впервые назвав его имя. Им стал генерал Сергей Суровикин — человек с любопытной биографией, считающийся сторонником массированных ракетных ударов.

 

Уже в понедельник, 10 октября, Россия нанесла серию таких ударов по украинским городам (и продолжила на следующий день). Параллельно с пугающим заявлением выступил Александр Лукашенко: он поручил министерству обороны Беларуси готовиться к приему российских военных, а также сообщил, что Минск и Москва создают совместную «региональную группировку войск». В свою очередь Польша призвала своих граждан покинуть территорию Беларуси как можно скорее.

 

Появилось стойкое и очень пугающее ощущение, что мы стоим на пороге нового этапа войны, а ее дальнейшая эскалация неизбежна. Так ли это — или истинный смысл происходящего все еще скрыт «туманом войны»? Чтобы разобраться, мы поговорили с четырьмя экспертами — о дальнейших действиях России, участии в войне Беларуси, а также россиянах, про которых после объявления мобилизации говорят, что они якобы «просыпаются» или даже «очнулись». Так получилось письмо, которое вы сейчас прочитаете. Оно не похоже ни на одно из предыдущих писем Kit, потому что целиком состоит из прямых речей экспертов. Нам показалось, что именно так сгустившийся «туман войны» удастся хоть чуть-чуть развеять.

 

Если вы захотите поделиться этим письмом, просто перешлите его своим близким, друзьям, коллегам. Вот ссылка на текст, чтобы поделиться им в соцсетях

 

В материале почти 30 тысяч знаков, выделите на его чтение около 20 минут.

 

Письмо состоит из трех частей. Первая — разговор с военным экспертом Павлом Лузиным, который анализирует действия России последних дней, комментирует назначение Сергея Суровикина и дает довольно мрачный прогноз о будущем России. Вторая посвящена Беларуси, о которой мы говорим с бывшим дипломатом Павлом Слюнькиным. Как понимать заявления Лукашенко? И что собой представляет белорусская армия? Наконец, в третью часть вошли сразу два интервью — с социологами Максимом Алюковым и Виктором Вахштайном. Их мы расспрашивали о россиянах — и о том, помогли ли последние события сделать войну более «видимой».

 

Часть первая. Удары России по украинским городам — это новая фаза войны?
Кого мы об этом спрашиваем:

 

> Павел Лузин — политолог, приглашенный научный сотрудник Школы Флетчера (Университет Тафтса, США), исследователь российской оборонной политики и проблем международной безопасности.

 

Можно ли назвать происходящее «трейлером» новой стадии войны
Точно нет. То, что Кремль сумел так концентрированно ударить — не многоразовая история. В понедельник по Украине выпустили 83 ракеты разных типов: запускали в том числе «С-300» и «Торнадо» — то есть, видимо, все, что было. Из этих 83 ракет украинцы, кстати, сбили 43 — больше половины.

 

Ракеты ударили по множеству объектов, среди которых жилые дома, школы, детские площадки, гостиницы, несколько электростанций. Эффект от такого массированного удара скорее психологический — это террор ради террора. Здесь логика такая же, как у ХАМАС, который запускает ракеты по Израилю, чтобы из сотни ракет дай бог одна куда-то прилетела и убила какого-нибудь израильтянина. Задача — показать, что «мы здесь, мы сильны, мы вас будем пугать».

 

Да, Кремль хотел отомстить за удар по военному аэродрому Шайковка в Калужской области, за мост. Но еще Москве это нужно было для внутреннего потребления — для россиян, которые верят в российскую армию, в войну против НАТО и в то, что «все хотят нас уничтожить». При этом глобально на ход военных действий произошедшее никак не влияет. Разве что от этих ракетных ударов Россия становиться слабее, расходуя и без того дефицитные ресурсы ракет на акции террора и устрашения.

 

Впрочем, подрыв Крымского моста Украиной тоже нельзя назвать чем-то новым и таким уж внезапным. Украинцы давно обещали, что подорвут этот мост, а по Крыму в целом удары наносились и прежде — и будут наноситься. Ведь Крым — оккупированная территория, а Киев намерен вернуть Украину к границам 1991 года. Территория России в ее международно признанных границах тоже является целью Киева — и это должно перестать быть новостью. Беспилотники уже прилетали по Шайковке, по НПЗ в Ростовской области, по нефтебазе в Белгороде. Продолжение таких ударов, скорее всего, неизбежно, если Россия продолжит упорствовать в своем нежелании закончить войну.

 

Способен ли генерал Сергей Суровикин изменить ход войны
Назначение Суровикина — попытка наконец ввести единоначалие и предотвратить организационный распад российской армии. Он происходит, и это видно по многим признакам — например, по тому, как действуют различные подразделения, как они координируются. От координации там остается все меньше — каждый за себя. Но тогда это уже не армия, а нерегулярный сброд, и это фундаментальная проблема. Как удары Суровикина по Киеву решат ее? Никак не решат.

 

Этими ударами он видимо попытался сразу как-то выслужиться на новой должности. Попытался показать, что он сейчас переломит ход войны. И такое мнение — или такое опасение — действительно мгновенно зазвучало в публичном пространстве. Но Суровикин — выходец из той же плеяды сирийских путинских генералов, что и все остальные, он не лучше их. Ну, разве что чуть-чуть поумнее [командующего Центральным военным округом Александра] Лапина, [теперь уже бывшего командующего Западного военного округа Александра] Журавлева и командующего Южным военным округом Александра] Дворникова. При этом Суровикин плоть от плоти путинской системы. И в логике этой системы Суровикин ударами по украинским городам продемонстрировал что-то Путину, а тот, в свою очередь, — стране и миру.

 

Благодаря Суровикину из воздуха не возникнут новые ракеты и новые иранские дроны тоже не прилетят. Качество у этих дронов, кстати, невысокое, и их небесконечное количество, потому что в Иране их не производят гигантскими партиями. Они неизбежно закончатся, и это будет еще одна проблем России. Решит ли ее Суровикин? Я в это не верю, чудес не бывает.

 

Чего ждать от войны в ближайшем будущем
Такие ракетные обстрелы невозможно повторять долго, потому что ракеты у России постепенно кончаются. В год страна производит не больше 50 штук каждого типа, то есть восполнить потраченное быстро не выйдет.

 

Украина при этом продолжит получать помощь Запада. Это и поставки вооружений — ракет, бронетехники, систем ПВО, и экономическая поддержка, а также помощь с восстановлением инфраструктурных объектов. Когда Украина получит от Запада больше систем ПВО, она сможет сбивать еще больше ракет. При этом Киев не будет разговаривать с Владимиром Путиным больше никогда. Об этом Владимир Зеленский заявил еще неделю назад, а ракетными ударами по украинским городам Россия только усугубила ситуацию.

 

И я думаю, что свое внешнеполитическое положение Москва в обозримом будущем не улучшит. В Конгресс США в начале октября внесли законопроект о признании России страной-спонсором терроризма (в этом списке — Иран, Куба, Сирия и КНДР). Это далеко не первый подобный законопроект в Конгрессе, а в июле Сенат США уже одобрил соответствующую резолюцию.

 

Кроме того, мне кажется реалистичным сценарий, при котором Россию вычеркивают из Совета Безопасности ООН. Возможно, не завтра-послезавтра, а через месяц, через полгода, но это может случиться.

 

Часть вторая. Беларусь действительно вступает в войну? Или Лукашенко блефует?
Кого мы об этом спрашиваем:

 

> Павел Слюнькин — политический аналитик и бывший белорусский дипломат.

 

Как понимать заявления Лукашенко
Александр Лукашенко — политик, который делает много заявлений, но редко говорит правду. Выльются ли его нынешние слова в начало чего-то большого и опасного на самом деле — пока у меня нет ответа, но можно попробовать порассуждать.

 

На протяжении последних нескольких недель Лукашенко говорит, что обладает информацией о планах украинцев атаковать Беларусь. С чего он это взял — непонятно. Может, просто занервничал на фоне успехов украинского контрнаступления и того, что украинцы проводят все больше операций против российской инфраструктуры. Удар по мосту мог стать для него очень опасным сигналом. Ведь если украинцы не боятся идти на Крым, то почему они должны бояться идти против Беларуси и наносить удары по расположенным там военным объектам? С февраля несколько белорусских аэродромов находятся под контролем российских войск и по сути выведены из-под управления белорусского командования. У россиян есть доступ ко всей приграничной военной инфраструктуре Беларуси, они заходят в Украину с территории Беларуси.

 

И если Киев нанесет удар, например, по белорусскому аэродрому, для Лукашенко это станет очень серьезным вызовом. Ему придется как-то отвечать, а значит, еще сильнее втягиваться в войну. Он хочет обезопасить себя, но как это сделать? Как вариант — максимально повысить для Украины цену подобных действий. Поэтому можно предположить, что слова Лукашенко — своего рода акция предупредительный угрозы, чтобы сказать украинцам: «Я — не Крымский мост, не нужно нападать на Беларусь, иначе последствия будут очень серьезные».

 

Есть и другой возможный сценарий. Развивая тему о развертывании группировки, Лукашенко упомянул не только Украину — по его словам, Польша якобы концентрирует войска у белорусской границы и готова напасть на Беларусь. Он и в 2020-м обвинял Варшаву в желании аннексировать Гродненскую область, в Лукашенко эта мысль давно сидит — что НАТО готовится на него напасть и сменить в стране режим военным путем. Он прямым текстом говорит: у Запада не получилось организовать революцию в Беларуси, поэтому Запад попробовал санкции, те не сработали — значит, будет военное вторжение. И здесь нет уверенности, что он просто так болтает, это человек, который действительно подвержен вере в конспирологию.

 

Так что потенциально его заявления о создании объединенной группировки войск могут быть адресованы не только Украине, но также Польше и странам Балтии. И теоретически группировка действительно может быть разбросана либо на украинском направлении, либо одновременно на южных и западных границах страны, либо только на западных. Правда, не очень понятно: что Лукашенко имеет в виду, когда говорит, что развертывание группировки длится уже два дня? Наблюдатели — я имею в виду проект «Беларускі Гаюн» и украинскую разведку — пока не зафиксировали масштабных перемещений военной техники и какой-либо другой военной активности в стране. Есть сообщения о перемещениях российских солдат, но они не имеют массового характера.

 

И, наконец, еще один сценарий, который теоретически кажется мне вероятным, — это перемещение большого количества российских войск в Беларусь, по аналогии с событиями февраля 2022 года. Я говорю о сценарии, при котором в страну прибывают десятки тысяч или даже сотня тысяч российских солдат — и тогда к ним подключается белорусская армия. Потенциально — для совершения новой попытки наступления на Киев.

 

Но опять же, пока нет никаких свидетельств, которые бы указывали на то, что в Беларуси сейчас формируется ударная наступательная группировка, потенциально способная пойти в наступление. Скорее, мы видим, что белорусскую технику, наоборот, гонят в сторону России. Например, 9 октября наблюдатели зафиксировали в городе Орша танки, снятые с хранения армии Беларуси, которые отправились в Россию. А вот в обратную сторону пока ничего не идет.

 

В общем, чтобы понять, что же Лукашенко и Путин задумали, нужно ориентироваться на количество российских войск, которые приедут в Беларусь. Если пять-шесть тысяч человек, то существенно баланс сил на границе и в регионе это не изменит. Изменят десятки и сотни тысяч, но я не очень представляю, как у России это получится: кажется, мобилизация проходит не то чтобы очень успешно.

 

Может ли Лукашенко отказаться от союза с Кремлем
Пространства для маневра у Лукашенко нет. После фальсификаций на президентских выборах 2020-го и последовавших протестов его отношения с Западом сильно ухудшились. Он попал под санкции, западные страны не признали его легитимным руководителем страны. Репрессии в Беларуси продолжались, и западные страны ввели еще несколько раундов санкций. Потом Минск посадил самолет с оппозиционным журналистом Романом Протасевичем, что спровоцировало еще более серьезные ограничения. В ответ Лукашенко организовал миграционный кризис на границах с ЕС.

 

Все это вело к росту зависимости Лукашенко от России, причем зависимости не просто политической или финансовой. Речь о структурной экономической зависимости, при которой экспорт Беларуси, то есть наполнение ее бюджета, напрямую зависит от воли Владимира Путина. Европейский же рынок Беларусь, напротив, теряет. Если раньше процент белорусского экспорта, который шел в Россию, составлял около 40%, то с 2020-го он вырос чуть ли не до 70% (хотя в августе Белстат скрыл эти данные, так что проверить их по официальным источникам сейчас возможности нет). Из-за санкций Беларуси ограничили возможность экспорта калийных удобрений, которые приносят большие деньги в бюджет. Насколько мы можем судить по косвенным признакам, и здесь Россия помогла Лукашенко, предоставив Беларуси свое железнодорожное сообщение, дав льготы и скидки для транспортировки этих удобрений и проведения их через российские порты. А дальше удобрения идут в страны, которые никаких санкций против Беларуси не вводили — в Бразилию, Индию, Китай. Россия помогает Лукашенко обходить санкции, прощает ему долги, позволяет белорусским компаниям работать на российских госзаказах. К тому же, Кремль продлил для Минска контракт на дешевые нефть и газ — их Беларусь покупает за сущие копейки в сравнении с мировыми ценами.

 

Представим, что Александр Лукашенко вдруг решил дистанцироваться от Владимира Путина. У российского президента есть множество способов объяснить своему коллеге, что так не делается. Доступ к рынку, инфраструктуре и экспорту — это только экономические рычаги Кремля, а ведь есть еще военные. Перемещения российских войск по территории Беларуси мало зависят от желания Александра Лукашенко. Потому что если он решит сказать «нет», а в Москве его не услышат, что ему останется? Воевать с российской армией? 

 

Способна ли белорусская армия переломить ход войны
В Беларуси очень неподготовленная армия. В отличие от российской, она не воевала ни в Сирии, ни в Грузии, ни в Украине, и в последние годы вообще не принимала участия в боевых действиях.

 

По разным оценкам, численность армии Беларуси оценивается от 35-40 до 60 тысяч человек. По данным белорусских властей, еще как минимум 100 тысяч — это силы территориальной обороны. Речь о людях, которые занимают должности в государственных организациях и которым в случае чего сразу выдадут оружие и форму. При этом Минобороны Беларуси пару дней назад говорило о том, что якобы способно мобилизовать 500 тысяч. Наверняка имеются в виду регулярная армия и силы территориальной обороны, а также дополнительно мобилизуемые граждане из резерва. Но все равно кажется, что это сильно завышенная оценка.

 

При этом важно понимать, что хоть какими-то навыками ведения войны или управления военной техникой владеет только часть регулярной контрактной армии Беларуси — таких, по разным оценкам, 10-15 тысяч. А боеспособность всех остальных будет примерно равна боеспособности свежемобилизованных в России.

 

Чем все это грозит Беларуси
В белорусском обществе сложился консенсус против участия белорусских вооруженных сил в войне, а внутриполитическая напряженность сохраняется с 2020 года. Может ли все это в случае мобилизации перерасти в массовые протесты и привести к смене режима? После всех репрессий, через которые прошли беларусы, и на фоне такого количества эмигрировавших — сказать действительно сложно.

 

Пока режим Путина остается стабильным и достаточно сильным, любые протесты в Беларуси могут быть подавлены. И я уверен, что перемены в Беларуси возможны только в том случае, если Россия будет внутренне ослаблена — слишком занята Украиной или подавлением собственной протестной активности, внутренней нестабильностью российского режима. Только тогда у нее не будет инструментов, времени, сил и желания спасать Лукашенко, но пока об этом речи не идет. Хотя, конечно, если беларусам начнут приходить повестки, а мужчины начнут возвращаться домой в гробах, недовольство продолжит зреть и назреет. И может настать момент, когда это сыграет большую роль.

 

Что же касается внешнеполитических последствий полномасштабного участия Беларуси в войне, то их можно разбить на несколько направлений. Во-первых, санкции. Сейчас в отношении стран-агрессоров есть два санкционных трека: первый — тот, который вводится против России с февраля, а второй — лайт-режим для Беларуси. Так вот, ограничения для Беларуси могут расширить. Увеличится как количество отраслей и компаний под санкциями, так и количество госбанков, которые отключат от системы SWIFT. Возможно, под запрет попадут новые направления экспорта.

 

Кроме того, вполне вероятно, что беларусы попадут под визовые санкции. Если армия страны будет воевать в Украине, решения начнут приниматься исходя из соображений безопасности и угроз, которые могут представлять белорусские беженцы. Поэтому им могут закрыть въезд на территорию стран Шенгенской зоны.

 

Еще одно направление последствий — политическое. Возможно, западные страны начнут активнее взаимодействовать с кабинетом Светланы Тихановской, и эти отношения приобретут более формальный статус. Кроме того, теоретически может быть расширена группировка НАТО у границ Беларуси — скажем, в соседних странах Балтии или в Польше.

 

Часть третья. Россияне и правда «просыпаются»?
Кого мы об этом спрашиваем:

 

> Максим Алюков — политический социолог, научный сотрудник Института исследований России при Лондонском королевском колледже, сотрудник Лаборатории публичной социологии в Санкт-Петербурге.

 

> Виктор Вахштайн — социолог, кандидат социологических наук, профессор.

 

Что сейчас можно сказать о настроениях в российском обществе

 

> Виктор Вахштайн: Пресловутое «российское общество» сейчас предстает эдаким большим животным, которое ест, размножается, засыпает и просыпается. Но это поверхностный взгляд, ведь общество — не совокупность индивидов, населяющих определенную территорию. Такая совокупность называется населением, а общество — это совокупность связей между людьми. В России связи, как известно, разрушены, и поэтому можно сказать, что в данный момент нет никакого общества. Есть совокупность людей и остаточные, чаще всего дружеские и приятельские, связи между ними.

 

Соответственно, мы оказываемся в двойной ловушке: общества нет, а опросы общественного мнения не работают. Мы просто не можем полагаться на них в обстоятельствах, когда их проводят государственные специалисты, задавая вопросы в «специальных» формулировках, а люди не хотят или боятся отвечать. Любые попытки понять что-то про жителей страны таким образом заведомо провальные.

 

Как тогда что-то анализировать или прогнозировать? Есть, конечно, другие индикаторы, — например, размер эмиграционной волны после объявления «частичной мобилизации». Сообщается что начиная с 21 сентября страну якобы покинули 700 тысяч человек. Вероятно, это внутренний рекорд по количеству отъездов за столь непродолжительное время, однако мы пока не знаем, сколько в конечном счете вернется. Если все-таки опираться на этот индикатор, можно сказать, что в российском обществе произошла мобилизация на фоне мобилизации. В социологии мобилизацией называют ситуацию, когда люди стремительно принимают какое-то решение и следуют ему, мобилизуя все свои связи, используя все ресурсы. Такая мобилизация некоторой части населения в России и случилась — люди проголосовали ногами. Причем стало ясно, что относительно массовое бегство — куда более реалистичный для современной России сценарий, чем массовый протест.

 

> Максим Алюков: Судя по всему, за последние шесть-семь месяцев в России образовались две радикальные и при этом довольно немногочисленные группы — это ярые сторонники войны и ее ярые противники. Они находятся на противоположных полюсах, а между ними — достаточно большая и очень неоднородная группа тех, кто в той или иной степени старается от войны дистанцироваться. Это люди, считающие близкими себе тезисы вроде «Мы не знаем, что правда, а что нет» и «Не все так однозначно». Есть у меня подозрение, что таких людей в России куда больше, чем даже принято считать. Эта группа плохо представлена в опросах любого рода, потому что когда с ее представителями начинаешь разговаривать, они отнекиваются, и разговора не получается: «Я не политик, я в этом не разбираюсь» и так далее. Сколько их, а также сколько вот этих радикальных на полюсах, мы сейчас точно сказать не можем.

 

Конечно, мобилизация влияет на пассивное большинство, потому что касается его напрямую — дистанцироваться становится все сложнее. И да, можно предположить, что недовольство растет — даже по опросам государственных ВЦИОМа и ФОМа в стране значительно вырос уровень тревожности, а это пусть и косвенный, но показатель. Однако крайне сложно давать прогнозы о том, как люди внутри вот этой наиболее многочисленной группы будут менять предпочтения — и будут ли. Для этого сейчас очень много неизвестных, причем как внешних, так и внутренних. Пожалуй, главное внешнее — как именно дальше будет проходить мобилизация. Кроме того, важно, как будет устроена циркуляция информации: по чатам, социальным сетям, в личных разговорах. Например, если у тебя мобилизуют знакомого, как быстро ты об этом узнаешь, в каких деталях? Внутреннее же неизвестное заключается в том, что мы действительно очень мало знаем о людях. Сколько среди них тех, в ком пропагандистские тезисы вызывают определенный резонанс? Какие у них мотивы дистанцироваться от войны? Часто это целая комбинация мотивов, у каждого своя, и мотивы даже внутри одной комбинации могут быть противоречивы. В такой ситуации предсказывать что-то не просто сложно — невозможно.

 

Зато можно точно сказать, что речь не идет ни о какой «российской ментальности». Якобы все вот так, потому что россияне просто «такие»: пассивные, аморфные, еще какие-то. Мы видим паттерны поведения населения, которые характерны для восприятия военных конфликтов людьми в принципе. Российская пропаганда любит вспоминать войну в Ираке — мол, почему американцам было можно, а нам сейчас нельзя. Аналитически между двумя названными конфликтами есть кое-что схожее, и это может чуть-чуть объяснить, что происходит. Поддержка войны в Ираке американским обществом в свое время была более высокой, чем поддержка вторжения России в Украину россиянами. Да, потом это изменилось, когда свободная американская медиасреда принялась критиковать действия Вашингтона. Благодаря этому быстро стало понятно, что все далеко не так красиво, как общество думало. Но ведь в начале тоже было сплочение вокруг национального флага, все эти «Либо мы, либо нас». Социальный конформизм американцев того периода хорошо исследован, такое поведение — не чисто российская история.

 

Безусловно, какие-то уникальные процессы, характерные именно для России, тоже есть, но они не связаны с так называемой российской ментальностью. Это скорее про то, как в стране функционируют институты. Еще в девяностые государство, фигурально выражаясь, «бросило» людей, и они были вынуждены обучиться крайней индивидуализированным стратегиям выживания — каждый сам за себя. Это вот исключительно российская история, но «рабская ментальность россиян» — полная ерунда, конечно.

 

Стала ли наконец война более «видимой» 

 

> Виктор Вахштайн: Взрыв Крымского моста не сделал войну более «видимой» и не превратил ее в «персонализированную». Из-за этого взрыва война не стала личной трагедией людей, которым все это время было на нее плевать. И даже повестки, которые сыпятся в почтовые ящики россиян, не способны сделать так, чтобы люди массово «увидели» войну. Мобилизация активировала в людях другое — механизм под названием «Играем в прятки с государством». Россиянам очень хорошо знакома эта игра, в стране зашкаливающий процент тех, кто, фигурально выражаясь, объезжает пробку по тротуару. Они находят способы обойти, обогнуть, выйти из ситуации — причем из любой.

 

Чтобы война превратилась в персональную трагедию людей, нужны вещи посерьезнее. Приведу пример. В культурной памяти англичан Первая мировая война во многом более значимое событие, чем Вторая мировая. Отчасти это связано с тем, как именно во времена Первой мировой в стране проходила мобилизация. Тогда власти приняли решение использовать связи, которые сформировались между людьми в предвоенное время: профессиональные, учебные, дружеские. Начали появляться батальоны приятелей: парикмахеры Шеффилда, рабочие Манчестера, студенты Лондона. И вот происходит битва на Сомме, а после нее жители города Шеффилд получают похоронки. Мало было семей, которые не потеряли бы кого-то из близких — похоронки получил весь город. 

 

Во многих армиях мира территориальный принцип формирования подразделений не применяется неслучайно. Представьте, что вы не просто получаете похоронку на сына — а выходите на улицу и понимаете, что из класса, в котором он учился, в живых не осталось ни одного человека мужского пола. Как бы жестко это сейчас ни прозвучало, осознание того, что война — твоя личная трагедия, что это большая трагедия страны, не происходит до тех пор, пока не возникают страшные коллективные травмы вот такого рода.

 

> Максим Алюков: При этом мобилизация все-таки внесла импульс турбулентности — многие ведь чувствуют, что рано или поздно это может их коснуться. И, как следствие, начинают искать информацию: в каких-то телеграм-каналах, группах, независимых медиа. Люди понимают, что как минимум в этой ситуации телевизор что-то не договаривает, поэтому нужны альтернативные источники. Понятно, что многие в поисках этих источников выходят на все ту же пропаганду — на прогосударственные телеграм-каналы и прочее. Но даже они дают информацию сверх той, что показывают по телевидению, и это подтачивает информационную монополию телевизора. В дальнейшем процесс может набрать обороты и в конечном счете как-то сказаться на происходящем.

 

А что касается событий последних дней — бомбежки Киева и других украинских городов, то помимо того, что это чудовищный акт терроризма, это еще и важный сигнал Кремля россиянам. А именно той части населения, которую как раз можно назвать сторонниками войны — и которые войну и так видят. Им продемонстрировали, что у Москвы все еще есть какие-то опции, но здесь возникла риторическая ловушка.

 

Все эти месяцы пропаганда в том числе объясняла людям, что Россия не одерживает однозначную победу в войне, потому что якобы не действует жестко. Вот если бы мы бомбили гражданскую инфраструктуру, все было бы иначе! Что ж, вот начали бомбить уже открыто. Спустя время Кремлю придется объяснить людям, почему ничего не изменилось, а для этого придется снова модифицировать пропагандистский нарратив. Модификациями такого рода пропаганда занимается уже семь месяцев, и даже для сторонников войны это звучит все менее убедительно.

 

Будут ли россияне еще когда-нибудь протестовать

 

> Виктор Вахштайн: Давайте посмотрим на те данные, которые были у социологов до войны. Существует такой термин — внешний локус контроля, так называют уверенность человека в том, что он не может ни на что влиять: на свою жизнь или на ситуацию в стране, внутри понятия есть разные градации. Показатель этот в России в последние годы рос, то есть все больше россиян думали, что от них ничего не зависит. Как ни странно, выяснилось, что внешний локус контроля очень свойственен молодежи, и еще, например, москвичам. А в пандемию показатель продемонстрировал максимум за всю историю его замеров.

 

Внешний локус контроля сильно завязан на социальных связях. Чем больше их у вас — причем как сильных, дружеских, так и слабых, приятельских — тем больше вы уверены, что можете оказывать влияние. В то, что можно изменить свою жизнь радикальным образом, верит, понятно, гораздо больше людей, чем в то, что можно изменить политическую ситуацию. Политика — это вообще царство внешнего локуса контроля. Россияне тотально убеждены, что на политическую ситуацию влиять невозможно.

 

И мы заметили здесь вот какой интересный момент. С одной стороны, чем больше у вас социальных связей, тем выше ваша уверенность в том, что вы не тварь дрожащая, а на что-то повлиять можете. С другой, под этим «что-то» люди чаще всего подразумевают «свалить» — то есть не выйти на улицу и заявить о своей позиции, а выйти на улицу, сесть в такси и уехать в аэропорт. Это было задолго до войны, и мне кажется очевидным трендом не протестная мобилизация, а рост показателя внешнего локуса контроля — то самое «мы ни на что повлиять не можем». Людей, которые так думают, будет становиться больше, хотя тренд и до войны был очень силен.

 

Поляризация, которую мы наблюдали в России в последние годы, тоже все еще с нами и приобретает новые формы. Есть понятие «трайбализация» — распад населения на такие клановые и при этом относительно крупные «партийные племена». Это когда у людей постепенно исчезают связи с представителями других «миров»: с людьми других убеждений и другого бэкграунда. Остается только ближний круг.

 

Но отсутствие социальных связей — на мой взгляд, не причина самого первого порядка для разговоров о возможности или невозможности больших протестов. Репрессивный аппарат играет здесь, возможно, более важную роль. Уже в 2013 году — заметьте, благополучный год до обострения отношений с Украиной — в нашей социологической выборке процент россиян, считавших, что полиция представляет угрозу их жизни и собственности в большей степени, чем служит их интересам, приближалось к 40%. Было два региона, в которых так считало больше половины респондентов — Москва и Дагестан. Уже тогда страх людей перед полицией был очень высок, а ведь то время не сравнить с нынешним.

 

> Максим Алюков: Ситуация напряженная, у людей появилось больше причин для недовольства. Но когда мы говорим об авторитарных режимах — и это в общем-то известный политологический факт — одного народного недовольства мало. Обычно происходит так: зреет народное недовольство, но не проявляется, пока не произойдет цепная реакция. А возникает она, когда люди получают сигнал от элит. Если вы посмотрите на сравнительные исследования авторитарных режимов, то увидите, что лишь небольшое их количество рушилось из-за народных протестов, в основном автократов свергают элиты.

 

Я не хочу давать никаких прогнозов, но если рассуждать абстрактно, то чтобы общественное напряжение во что-то вылилось, нужен четкий сигнал элит. Пока людям не показали, что есть окно возможностей, будут по-прежнему задействованы хорошо знакомые всем механизмы конформизма и отсиживания. Но если через какое-то время — скажем, еще через несколько месяцев бессмысленной войны — какой-нибудь представитель элиты открыто что-то такое антивоенное скажет, его слова могут обернуться демонстрацией того, что теперь можно наконец-то массово протестовать. И вот тогда что-то начнется.

 

Еще все-таки может быть, что мобилизацию запустят настолько явно, что и без всякого сигнала элит на местах созреет новое недовольство. Оно может распространиться по стране цепной реакцией, и тогда люди увидят: о, вот там протестуют, значит и здесь можно. Есть такой термин — дилемма заключенного — мне кажется, он здесь хорошо подходит. Чтобы людям присоединиться к протестной акции, им нужно понимать не только то, что они не одни, но еще и что им это выгодно. Впрочем, репрессивного аппарата, который в России просто огромный, может спокойно хватить на то, чтобы все это дело спокойно подавить. К тому же, без элит такие стихийные протесты все равно пройдут «вхолостую».

 

В элитах при этом недовольство есть — мы можем судить об этом по некоторым журналистским расследованиям. Открытое поражение России в войне может это недовольство вытащить из глубин на поверхность, вербализировать его. Вроде: экономика в стране разрушена, да и все, что можно было разрушить, разрушено — ради того, чтобы мы проиграли? Мы отдали тебе все, а ты все разрушил. То, что ты начал, обернулось крахом. Что ты скажешь нам теперь?

 

 

Елизавета Антонова

 

Редактор: Анна Чесова

 

Чтобы написать в редакцию Kit, достаточно ответить на это письмо. А еще ответом на письмо можно задать вопрос автору текста. Но постарайтесь ограничиться только одним вопросом — и тогда автор вам ответит.
 
 
 
 
Вы читаете это письмо, потому что подписались на Kit. Или его вам переслал кто-то близкий. В этом случае — подпишитесь здесь, чтобы получать наши письма без посредников. Это бесплатно, но если у вас есть такая возможность, пожалуйста, отправьте донат «Медузе» (объявлена в РФ «иностранным агентом»). Независимой журналистике как никогда нужна ваша поддержка

 

Мы соцсетях: канал, картинки и сторис, музыка

 

Политика обработки персональных данных

 

Техподдержка: sup...@getkit.news

 

© 2022 Рассылка Kit.
 

 

 

 

From: Kit

Sent: Wednesday, October 12, 2022 3:35 AM

Subject: Мост, удары, Лукашенко — у войны новый этап? Письмо об эскалации

 

 

---

------------- *  ENWL  * ------------
Ecological North West Line * St. Petersburg, Russia
Independent Environmental Net Service
Russian: ENWL (North West), ENWL-inf (FSU), ENWL-misc (any topics)
English: ENWL-eng (world information)
Send information to en...@enw.net.ru
Subscription,Moderator: en...@enw.net.ru
Archive: http://groups.google.com/group/enwl/
New digests see on https://ecodelo.org
 (C) Please refer to exclusive articles of ENWL
-------------------------------------