Здравствуйте, меня зовут Максим Саморуков.
Я журналист, специализирующийся на Восточной
Европе, и эксперт «Фонда Карнеги
за международный мир».
В своем прошлом
письме для Kit я рассказывал, как начинаются
войны и почему люди до сих пор воюют.
В начале июля редакция снова написала мне —
и попросила составить что-то вроде досье
на современного диктатора. Как вообще ими
становятся? По какой причине лидеры многих стран
не хотят быть конструктивными
и законопослушными политиками? Почему они готовы
репрессировать и вести неправедные войны,
лишь бы удержать власть, а не просто
уходят на пенсию, отработав положенное?
Все эти вопросы действительно звучат
на фоне многих мировых событий (а сейчас
особенно). Но я сразу сказал редакции, что
досье составить не смогу. Потому что уверен: нельзя
списывать диктаторство на детские комплексы,
сложные отношения с родителями или школьные обиды.
На какие-то особенные личные качества —
пожалуй, тоже. Превращение в диктатора —
процесс гораздо менее зловещий, чем может показаться.
И куда большую роль, чем личные качества человека,
в нем играют внешние обстоятельства.
В общем, мое сегодняшнее письмо
не о некоем среднем узурпаторе, а, скорее,
о его пути. Часто это путь наименьшего
сопротивления без ясных альтернатив (по крайней
мере, если смотреть глазами правителя). Нет,
я не буду выступать адвокатом диктаторов или
выставлять их жертвами обстоятельств. Я хочу
показать: именно потому, что они не какие-то
особенные люди, диктатура чрезвычайно живуча. Она
способна возвращаться вновь и вновь, несмотря
на все свои многочисленные провалы
в прошлом.
■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎
Слово «диктатор» ассоциируется прежде всего
с таким правителем, который жесткой рукой подавляет
в стране любое инакомыслие: третирует граждан
и оппозицию. Однако массовые репрессии давно
перестали быть обязательным атрибутом недемократических
режимов. Даже такие осколки старомодного тоталитаризма,
как режимы в Северной Корее или Эритрее,
за последние десятилетия осознали, что удержать
власть можно и без непрерывного уничтожения
собственного населения.
А уж если посмотреть на мягкие
автократии вроде Сербии или Венгрии, то в них,
по большому счету, репрессий вообще нет.
Активным борцам с действующим руководством там
не грозит ни тюремный срок, ни тем более
расстрел. Наоборот, оппозиционеры могут вполне свободно
сформировать небольшую фракцию в парламенте
и сколько угодно транслировать свои взгляды через
местные независимые СМИ — пусть
и не особо влиятельные. Но этого тем
не менее оказывается недостаточно для того, чтобы
защитить эти государства от вялотекущей узурпации
власти.
Объединяет современные автократии
не их репрессивность, а кое-что другое.
Все они лишены одного очень важного элемента —
именно его отсутствие часто играет решающую роль
в том, что страна встает на путь диктатуры.
Коротко этот элемент можно описать так: у правителя
нет возможности безопасно уйти.
Что в суровой Эритрее, что
в по-европейски мягкой Венгрии главное лицо страны
не может оставить свой пост без риска столкнуться
с тяжелыми последствиями — от судебных
преследований, инициированных новой властью,
до перспективы быть растерзанным толпой
подданных.
Эта невозможность уйти спокойно
на первый взгляд кажется чем-то малозначительным,
но в перспективе создает огромные риски.
Именно из-за нее правитель со временем вынужден
прибегать ко все более разрушительным методам
в борьбе за власть — просто потому, что
она становится для него одновременно борьбой
за выживание.
Уровень развития институтов каждой конкретной
страны, ситуация в международной политике
и состояние общественных нравов могут загонять эти
разрушительные методы в определенные рамки.
Где-нибудь в Мьянме или Уганде дело доходит
до стрельбы по недовольной толпе
и военных вторжений в соседние страны.
А в Черногории или Польше ограничивается
коррупцией, переписыванием законов под себя
и дешевым популизмом в стиле борьбы
с абортами и «ЛГБТ-пропагандой».
Но в любой автократии
разрушительные методы будут постепенно
деградировать — и по нарастающей, —
нанося все больший вред и обществу,
и перспективам развития страны.
Почему диктаторами не рождаются
Диктаторам приписывают многое:
и моральное уродство с детства, и жуткие
комплексы, и шекспировские страсти. Однако человек
не рождается одержимым желанием стать тираном.
И никто с ранних лет не мечтает
о том, чтобы цепляться за свою должность
зубами, ломая попутно миллионы жизней. Если такие люди
на свет и появляются, их редко выносит
на вершины власти.
Процесс превращения обычного человека
в диктатора — это именно процесс, постепенный
и чисто технический. Все происходит довольно
случайно: придавленный обстоятельствами, политик просто
решает одну задачу за другой, делает один выбор
за другим — и в итоге оказывается
в точке, где не видит иного выхода, кроме как
биться за власть, не считаясь с ценой
ее удержания. Альтернативные пути кажутся ему или
слишком ненадежными, или опасными, или действительно
отсутствуют.
Хороший пример здесь — бывший президент
Чили Аугусто Пиночет, ставший синонимом
латиноамериканской диктатуры. Предельно осторожный
и высоко ценящий буржуазный комфорт,
он прекрасно чувствовал себя в роли
главнокомандующего чилийской армией при президенте
Сальвадоре Альенде. И, скорее всего,
с удовольствием остался бы на этом посту,
если бы позволили обстоятельства.
Но они не позволили. Если
в стране готовится переворот,
а вы в ней — видный военный,
у вас нет возможности просто стоять в стороне.
Нужно или присоединиться к заговорщикам, или быть
готовым к тому, что в случае их успеха
они вас расстреляют. Пиночет решил, что его шансы выжить
и преуспеть будут выше, если он примкнет
к мятежникам, —
и не прогадал.
Что-то похожее происходило
и в других частях мира. Например,
в Испании, где Франсиско Франко долго сомневался,
присоединяться ли ему к восстанию
националистов; за считаные дни до его начала
Франко все-таки решился — и в итоге стал
диктатором, который правил страной почти 40 лет. Или
в Польше, где министр обороны Войцех Ярузельский
решил: взять власть в свои руки, чтобы подавить
оппозиционное профсоюзное движение
«Солидарность», — единственный способ спасти страну
от кровавой советской интервенции.
Есть ли у всех диктаторов какие-то
особенные качества
Есть, но не такие уж они
и особенные. Пожалуй, большинство
тех, кто становится диктаторами, с самого начала
отличаются целеустремленностью и волей
к власти. Но опять же не стоит
путать целеустремленность со стремлением править
единолично, а волю к власти —
со склонностью разлагаться от безграничных
полномочий.
Скорее, будущие диктаторы в определенный
момент своей карьеры готовы взять на себя
ответственность за то, чтобы решить какую-то
масштабную государственную проблему (или несколько)
в нестабильном государстве — раз другие вроде
как не справляются. А когда берешь
на себя ответственность, хочешь добиться
результата.
Это желание заставляет прибегать ко все
более сомнительным методам, а действовать
приходится в системе со слабыми
государственными институтами и без ясных легальных
процедур. То есть, с одной стороны,
вы ничем особо не ограничены (и можете
буквально действовать силой: в вашем распоряжении
полиция, спецслужбы и другие органы),
а с другой — окружены бесконечными
оппонентами, соперниками, врагами — их много
у любого политика внутри любой системы.
В такой ситуации человек постоянно сталкивается
с выбором «или они меня, или
я их» — и шаг за шагом
двигается по дороге к диктатуре, свернуть
с которой для него слишком опасно.
Одно из лучших описаний того, как это
происходит, можно найти в книге белорусского
политолога Александра Федуты «Лукашенко. Политическая
биография». Сейчас Федута — политзаключенный, а в начале
девяностых он некоторое время отвечал за связи
с общественностью в избирательном штабе,
а потом и в команде Александра
Лукашенко.
Федута был очевидцем того, как победивший
на честных выборах белорусский президент
с искренним удивлением открыл для себя, что даже
результат в 81% голосов не гарантирует ему
всеобщую народную любовь. Многие газеты бросились
критиковать его практически сразу после избрания, порой
совсем не по делу. Так к Лукашенко пришло
осознание, что или он как-то разберется
с этими газетчиками, или от его популярности
совсем скоро ничего не останется.
Как известно, Лукашенко разобрался —
так, как подсказывал ему жизненный опыт, но дело
не только в нем. Действовать жестко президенту
позволили рыхлые и беспомощные институты
белорусского государства.
Впоследствии Лукашенко снова и снова сталкивался
с похожим выбором — дать съесть себя или
разобраться: с бывшими
соратниками, возомнившими, что могут
им манипулировать;
с депутатами, решившими, что
именно они в стране главные;
с протестующими, считающими, что
глава государства засиделся в своем кресле. Раз
за разом Лукашенко выходил победителем,
и каждая следующая победа увеличивала цену
возможного проигрыша. Прошлые победы и методы,
которыми они были достигнуты, заставляли биться
в следующем столкновении еще отчаяннее
и беспринципнее — ведь назад дороги нет.
Многим кажется, что беспощадность
и беспринципность — врожденные качества
диктатора, но это скорее необходимые для достижения
политических целей навыки, которые вырабатываются
в процессе. Если их не выработать,
придется дорого заплатить.
Вот, например, история венгерского премьера
Виктора Орбана, который сейчас считается образцом
европейского автократа. Как известно, его нынешняя
должность — уже второй подход к высшей власти.
Во время первого премьерского срока (с 1998-го
по 2002-й) Орбан старался играть по правилам:
держал расходы бюджета в разумных рамках, снижал
госдолг, не перекраивал под себя избирательную
систему, не сулил народу золотых гор.
И проиграл выборы социалистам,
несмотря на четыре года успешного правления.
Орбан проиграл, потому что его противники
не были так принципиальны. Например, во время
избирательной кампании социалисты раздавали гражданам
страны сертификаты на прибавку к пенсии,
обещая обналичить их в случае своей победы
(и действительно обналичили, что внесло свой вклад
в последующий стремительный рост госдолга).
Неудивительно, что, когда в 2010-м Орбан вернулся
во власть, он стал уже другим политиком: учел
ошибки прошлого и больше не сомневался, что
или ты сам позволишь себе многое, или это сделают
твои враги — и победят.
Слабость институтов и отсутствие ясных
легальных процедур подталкивают к диктаторским
методам любого правителя. Управленческий вакуум работает
так, что просто не оставляет другого выбора. Можно
вспомнить, как это было с Владимиром Зеленским
в начале его президентства. Огромная популярность
позволила ему честно выиграть выборы, но дальше
коррумпированная политическая реальность Украины —
с госинститутами, захваченными олигархами, —
заставила его продавливать решения сомнительной
легальности. Здесь и закрытие СМИ (прочитать
подробнее об этом можно здесь),
и зачистка Конституционного суда, и дела
на лидеров оппозиции, и введение санкций
против собственных граждан.
С одной стороны, во всем этом
сквозило отчаянное желание не дать противникам
съесть себя до того, как ты успеешь хоть
что-то сделать. С другой — каждое жесткое
решение тянуло за собой следующее, плодило
Зеленскому врагов и отрезало ему пути безопасного
ухода.
У центральной власти Украины слишком
мало ресурсов для того, чтобы президент мог достичь
такого же уровня контроля над страной, как Владимир
Путин в России или Александр Лукашенко
в Белоруссии. Так что у Зеленского, скорее
всего, не получилось бы зайти слишком
далеко.
Но это не отменяет того, что дела
против Виктора Медведчука или Петра Порошенко мало чем
отличаются в своей сути от дела ЮКОСа. Когда
на госаппарат, кроме президента, оказывает влияние
еще и какой-нибудь могущественный олигарх,
их интересы неизбежно сталкиваются. В ситуации
такого столкновения больше нет опции «оставить все как
есть». Есть лишь выбор — сажаешь сейчас ты или
потом тебя.
Существует ли прививка
от диктатуры
Мы привыкли видеть корень диктаторства
в человеческих качествах конкретных людей —
будь то Путин, Лукашенко или Уго Чавес. Однако, как
видно, движение в сторону диктатуры зависит
не столько от качеств личности правителя,
сколько от качеств среды, в которой ему
приходится править. Это как с границами России,
которые заканчиваются только там, где можно получить
по шапке.
Люди, оказавшиеся на вершине
власти, — натуры, как правило, волевые
и целеустремленные. Логично, что они имеют
собственные представления о том, как стоит изменить
реальность. И нет ничего удивительного, что,
столкнувшись с неизбежным сопротивлением, они
отказываются сдаваться и готовы биться, в том
числе используя сомнительные методы.
Закономерно и то, что каждая следующая
победа пестует в них мессианские комплексы
и веру в собственную незаменимость,
а также стирает грань между их личным благом
и благом страны. Опыт таких — сравнительно
взвешенных — автократов, как венгерский генсек Янош
Кадар, малайзийский премьер Мохамад Махатхир или
португальский диктатор Антониу ди Салазар,
показывает: даже после двух-трех десятилетий почти
неограниченной власти им все равно казалось, что
этого мало.
Нужно еще немного полномочий
и срок-другой на посту, чтобы закончить
хотя бы самое важное из начатого. Страх перед
тем, что будет после потери власти, слишком неприятен,
чтобы признаваться в нем даже самим себе. Поэтому
его прикрывают верой в собственную незаменимость
и чрезвычайную полезность на высшем посту.
Если не я, то кто?
Справиться с этой деградацией сам
человек вряд ли способен, но его могут
остановить внешние ограничители — как
демократические, так и нет.
Например, такой влиятельный институт, как
украинская олигархия, имеет мало общего
с демократией, да и вообще создает
огромное количество проблем в самых разных областях
жизни государства. Зато он успешно справляется
с ограничением президентской власти,
не позволяя ее узурпировать — хотя
желающих хватало.
Внешние факторы тоже играют роль.
Сравнительно мирный уход из власти Аугусто Пиночета
в Чили или Хосни Мубарака в Египте был бы
невозможен без сильной зависимости этих стран
от США и давления со стороны Вашингтона.
По схожим причинам сербское руководство сейчас
вынуждено терпеть оппозиционную фракцию
в парламенте и даже помогает ей туда
пройти на выборах — в противном случае
возникнут проблемы с Евросоюзом, кандидатом
на вступление в который страна стала еще
в 2012-м.
Эффективным ограничителем могут быть
устоявшиеся традиции и компромиссы, с которыми
согласна большая часть правящей элиты или общества
в целом. Институционно-революционная партия
непрерывно правила Мексикой 70 лет — это больше,
чем существуют многие современные демократии.
Устойчивость и гибкость ей придавала
неформальная договоренность: человек занимает пост
президента один-единственный срок, а потом уходит
и власть в стране сменяется.
Да, она сменяется на выборах, которые
нельзя назвать свободными. Да, эти выборы всегда
приносят победу кандидату от правящей партии. Зато
они исправно проводятся каждые шесть лет,
а в президентском кресле никто надолго
не засиживается — и здесь без
исключений.
История знает случаи, когда даже кровавые
диктаторы уходили с поста мирно. Но они
никогда не делали этого добровольно. Люди
не отказываются от власти сами — только
под давлением.
Нам с вами сложно судить, но, видимо,
власть слишком затягивает. Кажется, это чем-то
напоминает полеты бизнес-классом: тот, кто
им не летает, не понимает, зачем
он нужен.
Поэтому бессмысленно надеяться, что страну
можно уберечь от деградации в диктатуру, если
подобрать ей морально устойчивого правителя
с твердыми принципами и благими намерениями.
Любой будет стараться заполнить пустоты власти
собственными полномочиями до тех пор, пока его
не остановят.
От редакции
Kit: Если вы захотите
поделиться этим письмом, просто перешлите его своим
близким, друзьям, коллегам.
И вот ссылка на текст,
который вы только что прочитали, чтобы поделиться
им в соцсетях.
■︎
Максим Саморуков
Редактор: Анна
Чесова
Чтобы написать в редакцию Kit,
достаточно ответить на это письмо. А еще
ответом на письмо можно задать вопрос автору
текста. Но постарайтесь ограничиться только
одним вопросом — и тогда автор вам
ответит. | |
|
