В этом экзистенциальном порыве герой повести отрицает все проекты
человеческого благоденствия и рационального мироустройства, которые воплощены
для него в "Хрустальном дворце" (огромный выставочный павильон,
выстроенный в лондонском Гайд-парке ко Всемирной выставке 1851 года, поразивший
воображение современников), и мечтает когда-нибудь его разрушить: "Вдруг ни с
того ни с сего среди всеобщего будущего благоразумия возникнет какой-нибудь
джентльмен с неблагородной или, лучше сказать, с ретроградной и насмешливою
физиономией, упрёт руки в боки и скажет нам всем: а что, господа, не столкнуть
ли нам всё это благоразумие с одного разу, ногой, прахом, единственно с тою
целью, чтоб все эти логарифмы отправились к черту и чтоб нам опять по своей
глупой воле пожить!" По ходу повествования герой выносит новые оскорбления – на
сей раз от своих институтских товарищей – и вымещает свою злобу на безответной
проститутке Лизе, высмеивая и унижая ее.
"Подпольный человек" стал одним
из ключевых образов для Достоевского, его черты мы находим у Раскольникова и у
Свидригайлова, у лакея Смердякова и у террориста Петруши Верховенского. Макс
Шелер, ссылаясь на Достоевского, говорил о "зараженности русской литературы
ресентиментом", и ему вторил Розанов, писавший о "подпольном человеке" как о
ключевом русском типаже. В России сегодня есть свой "подпольный человек",
глубоко уязвленный персонаж, невротик-аутист, который пестует свою обиду на
окружающий мир. Не случайно он уроженец Петербурга, дитя продувных дворов и
топких грунтов: вспомнить, с каким упоением "подпольный человек" у Достоевского
рассказывает Лизе, как на Волковом кладбище свежевырытые могилы заполняются
водой… Это президент России Владимир Путин, который уже третий год проводит в
подполье – сперва два года эпидемии ковида, от которой он отсиживался в бункере
и отгораживался строжайшим карантином приближенных лиц и гротескной социальной
дистанцией на пресс-конференциях и встречах, а теперь второй месяц войны он, по
слухам, проводит в ядерном бомбоубежище где-то за Уралом.
Поведение Путина – та же самая ненависть "подпольного человека" к Хрустальному дворцу, циничный нигилизм человека, не верящего в альтруизм и общее благо
Война Путина с Украиной (а после его историософских статей и украинофобских
заявлений последних недель нет сомнений, что это его персональный проект, не
согласованный даже с ближайшими соратниками) – плод воспаленного воображения и
давней обиды: так бывший муж ревнует бросившую его жену и, выпив лишнего,
бузотерит ночью под её дверью. Но Украина здесь только повод, обида Путина
гораздо шире: он предъявляет счёт всему Западу за то, что кажется ему
игнорированием России ("Нас никто не слушал… послушайте сейчас", – говорил он на
презентации новых образцов ядерного оружия в 2018 году), высокомерием и
цивилизационным превосходством. Это та же самая ненависть "подпольного человека"
к Хрустальному дворцу, циничный нигилизм человека, не верящего в альтруизм и
общее благо.
"Бункерный человек" бросает вызов всему современному
миропорядку. Уже не менее десятка лет это было идеей фикс путинских идеологов –
от фриков типа Глазьева и Делягина до внешне благопристойных Валдайского клуба и
Совета по внешней и оборонной политике. Они утверждали, что миропорядок во главе
с США и Западом ослаб и прогнил, что Россия должна взять на себя роль его
окончательного разрушителя, дабы на его обломках возник "многополярный мир", в
котором она займет достойное место. Вплоть до этого момента Россия должна стать
генератором энтропии, "экспортировать хаос" (согласно формуле Владислава Суркова), усугублять противоречия между
странами и культурами. Это самоубийственный жест всё того же "подпольного
человека", который хочет разрушить Хрустальный дворец и "пожить по своей глупой
воле", превратить свой комплекс неполноценности в комплекс Герострата, раздуть
мировой пожар.
Война в Украине видится здесь как этап в разрушении норм,
правил и институтов: она должна была показать ничтожность НАТО, ЕС, ОБСЕ,
трансатлантического партнерства перед лицом российского нападения, неспособность
Запада выступить единым фронтом. И даже провал блицкрига и неожиданный для
Кремля уровень санкций не ослабляют мрачной решимости доломать старый мир, но
скорее усугубляют её: люди, знакомые с ситуацией наверху, говорят, что там
сейчас находятся в эйфории от "исторического момента", от глобального распада
институтов, правил, норм, от губительного карамазовского "всё дозволено".
Разрушив соседнюю страну, а собственную – лишив будущего, "подпольный человек" с
ядерной кнопкой грозит теперь уничтожить весь мир.
А тот курс про
Достоевского после разразившегося скандала на следующий же день вернули в
учебную программу миланского университета. Никто на Западе не собирается
отменять русскую культуру, которая сейчас методично отменяет себя сама.
Сергей Медведев – историк, ведущий проекта Радио Свобода "Археология"