|
«Новая» выпускает книги.
Разные: книги коллег, друзей, книги об истории России периода сталинского
террора. И в нашем издательстве — премьера. Автобиографическая (но не
только) исповедь Леонида Невзлина.
 |
Здравствуйте!
|
«Новая» выпускает книги. Разные: книги коллег, друзей, книги об
истории России периода сталинского террора. И в нашем издательстве —
премьера. Автобиографическая (но не только) исповедь Леонида
Невзлина. Ее представляет Вера Челищева. Книгу можно купить на нашем сайте, в магазине «Новой», а для
Соучастников книга доступна для скачивания бесплатно.
Начнем же, по традиции, с лектория. С новой лекции, которую
подготовила Ирина Воробьева — журналист «Новой» и
разгромленного «Эха Москвы». Ира делится своим опытом
волонтера-спасателя и опытом профессиональных спасателей. Актуально,
потому что Россия опять горит.
«Природные пожары. Как не спалить
планету»
На кафедре истории Вашему вниманию предлагаем две лекции
профессора Андрея Зубова.
Они — об одной и той же эпохе и одном и том же периоде российской
истории. Крах страны после октябрьского переворота. Красный террор,
гражданская война, безысходная эмиграция, голод, болезни, ЧК,
расстрелы — и попытки этому противостоять.
Вера Челищева о книге Леонида Невзлина
«Мы рады Вам сообщить, что в нашем издательстве вышла книга
Леонида Невзлина «Оставаясь в меньшинстве». Местами эмоциональная,
сентиментальная, местами — резкая, не оставляющая равнодушным с
первых страниц.
К выходу она планировалась еще в
феврале, но… Вышла только сейчас и оказалась до боли созвучна
настоящему трагическому моменту. Когда российское общество расколото
на два лагеря — лагерь большинства, что выступает за так называемую
«спецоперацию», и лагерь меньшинства, на который вешают ярлыки
врагов, нацпредателей и преследуют за мнения в соцсетях.
О
том, что такое носить ярлык и быть в меньшинстве, Леонид Невзлин
узнал еще в детстве.
«Мне семь лет. Я учусь в первом классе
московской школы. На перемене классная руководительница вышла из
кабинета, оставив на своем столе классный журнал. В открытое окно
подул ветер, страницы зашелестели, и открылась последняя, там, где
записаны фамилия, имя, отчество, адрес каждого ученика, а также
национальность.
Я любопытен. Читаю. В столбике
«Национальность» везде — «русский», «русский», «русский», и вдруг
напротив «Невзлин Леонид» написано: «еврей». А потом опять —
«русский», «русский», «русский».
Первое ощущение — испуг.
Меня как будто пронзило: я не такой, как все! Я один — не русский.
Один — еврей. Я не просто другой, я — в меньшинстве. Значит, во
мне что-то нехорошее есть. Быть в меньшинстве — плохо.
И я
плакал, что я другой. Как быть дальше? С вопросами я пошел к
дедушке Марку — и от него узнал, что в Советском Союзе живут люди
разных национальностей — русские, украинцы, грузины... И есть
национальность — евреи. Но все мы советские люди, и все
национальности равны, и обижать человека только потому, что он
другой национальности, нельзя ни в коем случае, и стесняться своей
национальности тоже не надо.
…История моего открытия своего
еврейства достаточно типична для еврейских мальчиков и девочек,
живших в Советском Союзе. Почти все мои ровесники-евреи узнавали о
своей принадлежности к еврейскому народу, когда на улице, или в
детском саду, или в школе их обзывали «жидом» или
«евреем».
Мальчик, обнаруживший напротив своей фамилии слово
«еврей», спустя 40 лет станет крупным предпринимателем и
филантропом. Он будет все знать о своей фамилии и о своем роде,
начиная с седьмого колена. Он будет знать историю своего народа,
реставрировать еврейские музеи, создавать по миру исследовательские
центры по изучению восточно-европейского еврейства, помогать тем,
кто бережно фиксирует и хранит память о жертвах холокоста и
сталинизма.
Но это книга не только об антисемитизме в
советском Союзе (и бытовом, и более агрессивном), не в последнюю
очередь это работа о поиске себя, своих корней, своего
предназначения в жизни.
А жизнь оказалась
замысловато-крючковатой. Мечта стать врачом не осуществилась из-за
слишком жесткого фильтра в медицинском для абитуриентов с еврейскими
фамилиями. Невзлин поступил в более свободную «Керосинку» (так он
называет Институт нефти и газа им. Губкина), где таких как он, было
немало, и никаких различий между студентами не делалось. А мечта
лечить людей так и осталась на всю жизнь: «Мне кажется, что работа
врачом — это наглядное воплощение еврейского идеала «тикун олям» —
стремление исправить, улучшить наш мир»).
 |
Михаил Ходорковский и Леонид Невзлин,
середина 90х.
Фото из личного архива Леонида
Невзлина |
Интересная работа в Зарубежгеологии,
перестройка, гласность, знакомство с Ходорковским, создание «ЮКОСа»,
первые большие деньги и большие возможности…
Замечает: «Для
меня годы сотрудничества с Ходорковским были прежде всего периодом
свободного развития, самореализации в новой и свободной России, а
не моментом накопления капиталов или пребыванием во власти с
последующим политическим влиянием. К тому же раскрывшиеся горизонты,
неограниченная возможность поиска новых путей, проектов, вызовов —
все это имело двойной эффект. Прежде я, будучи евреем, жил с
постоянным ощущением ограниченности своего выбора, своей свободы,
присутствия тех незримых рамок, которыми окружало меня государство.
И вот эти рамки и незримый потолок внезапно перестали существовать!
Мы тогда думали, что это — навсегда. Если бы нам показали, какой
станет Россия через тридцать пять лет после начала перестройки,
никто бы не поверил…»
В начале 2000-х Невзлин попытается на
основе РГГУ создать лучший университет в России с вольной
демократичной атмосферой, по международному образцу. С невероятной
теплотой он пишет о сотрудничестве с легендарным историком Юрием
Афанасьевым, потом будет непродолжительное ректорство самого
Невзлина в РГГУ, написание докторской …а вскоре уголовное
преследование, разгром компании, посадки коллег и вынужденная
эмиграция.
«…Вначале это были боль, горечь, недоумение, —
вспоминает он. — Были обида и гнев на государство, которое
арестовало моих друзей и уничтожило компанию, которую мы
выстраивали в течение многих лет. До последней минуты мои будущие
планы были связаны с Россией, и я верил, что, став ректором РГГУ,
буду служить процветанию российской науки и образования… Сейчас,
когда я пишу эту книгу, во главе РГГУ стоит историк (Александр
Безбородов — ред.), защитивший в 1981 году кандидатскую
диссертацию на тему «Партийное руководство деятельностью
Московской городской организации ВЛКСМ по развитию движения
студенческих отрядов в годы VIII и IX пятилеток: 1966–1975 гг. ». Ну
что ж, как сказал поэт, «какое время на дворе — таков
мессия».
Можно ли начать жизнь в 40 с лишним лет в совершенно
другой стране, с полным пониманием, что на родину ты больше никогда
не сможешь вернуться? Невзлин своим примером доказывает, что
можно.
«В Израиле я окончательно осознал, что человек важен
сам по себе. И все должно строиться вокруг него, а не вокруг
государства и даже не вокруг большинства… Я уже восемнадцать лет
живу в Израиле. Это мой дом, моя страна. Я не считаю себя ни
изгнанником, ни эмигрантом. И тем не менее русский язык, русская
культура, мое российское прошлое и мои российские друзья являются
неотъемлемой частью моего самоопределения и моей повседневной
жизни».
Да, автор не оставляет мыслей о России. Пишет о ней,
нынешней, не без боли и не без пессимизма. Как есть. Вот несколько
наблюдений:
«Иногда мне кажется, что Россия кружится в
какой-то дурной бесконечности… У многих россиян в запасе
последний аргумент — «ну сейчас же не 37-й!». Но я-то чувствую,
что 37-й все ближе и ближе...».
«Ни в одной стране мира
тюрьма не играет такой роли, как в России. Тюрьма в широком,
метафизическом смысле пронизывает жизнь и мировосприятие каждого
россиянина»
«Россия переживает очередной пересмотр своего
прошлого. Пересматриваются учебники, формулируется официальная,
«правильная» версия минувших событий. Учреждаются комиссии по
историческому просвещению. Звучат знакомые до боли советские
формулировки о патриотическом воспитании»
«И новому Горбачеву
взяться просто неоткуда».
«Россия, которая в 90-х годах
стремилась вступать в различные международные союзы и организации,
как, например, МВФ и ВТО, в XXI веке одновременно проводит политику
самоизоляции и активно вмешивается в дела соседних государств, даже
путем военной интервенции».
«Образ новой России —
агрессивной, самовлюбленной, поучающей и вещающей на полублатном
языке — формируется и поддерживается мощным пропагандистским
аппаратом, содержание которого обходится в миллиарды
рублей»
«И здесь нельзя не задать вопрос: как это случилось?
Почему мы дошли до жизни такой?».
Автор связывает главную
причину с 1917 годом, радикально прервавшим развитие России. «С
того, что в СССР называли Великой Октябрьской социалистической
революцией, началась в России эпоха генеральных секретарей. И по
большому счету эта эпоха продолжается до сих пор».
Ваша Вера Челищева |
|
| Книга
Леонида Невзлина уже поступила в продажу в интернет-магазине «Новой газеты». Это если
вы хотите получить книгу в ее бумажном варианте.
А Соучастники «Новой» могут
получить книгу в электронном и pdf-варианте прямо сейчас.
Бесплатно.
Скачать
здесь |
|
Продолжаем сериал Алексея Поликовского о русских
поэтах.
АЛЕКСАНДР СУМАРОКОВ 
Поэту Сумарокову больше пошло бы предстать тут, в антологии,
перед потомками не на парадном портрете в расцвете жизни, а таким,
каким он был в последние свои годы: кривеньким, пьяненьким, несущим
прохожим невесть что о своём величии, гуляющим по Садовому кольцу в
обсыпанном табаком парике и спущенном чулке.
Каждый раз,
когда я бываю в Донском монастыре, я иду к его могиле и стою там на
отшибе, в тишине и безлюдьи. Никто к поэту Сумарокову не ходит. Да и
какая это могила? Памятник-крест есть, а могилы под ним нет, она
утеряна полтора века назад. Можно понять — он так достал всех своими
бреднями, что и на могилу его люди махнули рукой: да иди ты,
Александр Петрович, надоел...
Дюжий, толстый, мордатый, каждый миг своей жизни в обиде и гневе,
он о себе думал очень высоко и был прав. Он создал (не он один)
русскую поэзию, русский театр и первый частный русский журнал. То
есть свободную журналистику тоже создал он. С Шекспиром, которого
переводил, считал себя равным. А обида была оттого, что люди этого
не признавали. Ломоносов, дурак, не хотел принимать его в Академию,
и Державин, подлец, что-то тявкал на него. Сумароков, как князь
театра, требовал, чтобы публика соблюдала тишину, когда идут его
пьесы, а публика, дрянь такая, хохотала! Потешалась над ним. Как это
вынести? Он багровел, покрывался красными пятнами, топал ногами,
выбегал вон и с пеной ярости на губах слал проклятья.
Всем! Всему тупому косному миру, не понимающему, что он — поэт! В
России 1765 допотопного года, где города травой поросли, где купцы
за прилавками мух ртами ловят, где служба в урюпинской канцелярии по
составлению справок о поголовье коров считается делом, а поэзия нет,
он — поэт!
Творил что хотел. Разругался со всеми. С собственной матерью,
которая накатала на него жалобу императрице, с родными, у которых в
долголетней сваре отнимал то, что считал своим, с литераторами,
выпихивавшими его из литературы (и выпихнули же), с вельможами, не
имевшими никакого права говорить с ним свысока, потому что он —
Сумароков!
А они над ним смеялись.
С женой прожил тридцать лет и бросил ее, потому что влюбился в
крепостную девушку, дочку кучера Веру. Женился на ней, ибо хотел
счастья в этом подлом мире, где поэта не чтут. Она умерла. С тех пор
нервный тик ещё сильнее дёргал его лицо, он заговаривался и
плакал.
Кровь давит на виски. Обида в груди. Кто-то попробует
предупредительно заговорить с ним, а он в ответ сразу рявк — и
выбежит вон. Не может стерпеть. Пошли вон, дураки, пошли к черту,
обжоры, скупердяи, интриганы, злые сердца, мелкие души. Я — поэт!
Самый обиженный русский поэт — Сумароков.
Деньги направо, деньги налево, за свою жизнь он трижды растратил
все, что имел, потому что считал, что ему должны! Поэту все должны!
Поэт выше всех! (А разве не так?) В результате сам оказался должным
всем и, чтобы отдать долги, распродавал свою библиотеку. И очутился
без библиотеки, без жены, без родных, без состояния, отовсюду
изгнанный, всеми осмеянный, никому не нужный — один.
Императрица Екатерина издавала его сочинения за казённый счёт, а
он послал ей безумную цедулку с требованием 12 тысяч рублей на
заграничную поездку. Не дала. Он и с ней разругался, и это был уже
конец, дальше ему оставалось только выехать из блестящего
Санкт-Петербурга в сонную Москву, где на задах усадеб хрюкали
свиньи, облюбовать грязный трактир и гулять пьяным по Садовому
кольцу, рассказывая нищим о своём величии.
Никто теперь не читает стихотворений Сумарокова. Александр
Петрович, я Вас читаю! И вы тоже, мои друзья, можете прочитать его
прекрасное стихотворение.
ДРУГОЙ ХОР КО ПРЕВРАТНОМУ СВЕТУ
Прилетела на берег синица
Из-за полночного моря,
Из-за
холодна океяна.
Спрашивали гостейку приезжу,
За морем какие
обряды.
Гостья приезжа отвечала:
«Всё там превратно на
свете.
За морем Сократы добронравны,
Каковых мы здесь
видаем,
Никогда не суеверят,
Не ханжат, не
лицемерят,
Воеводы за морем правдивы;
Дьяк там цуками не
ездит,
Дьячихи алмазов не носят,
Дьячата гостинцев не
просят,
За нос там судей писцы не водят.
Сахар подьячий
покупает.
За морем подьячие честны,
За морем писать они
умеют.
За морем в подрядах не крадут;
Откупы за морем не в
моде,
Чтобы не стонало государство.
«Завтрем» там истца не
питают.
За морем почётные люди
Шеи назад не загибают,
Люди
от них не погибают.
В землю денег за морем не прячут,
Со
крестьян там кожи не сдирают,
Деревень на карты там не
ставят,
За морем людьми не торгуют.
За морем старухи не
брюзгливы,
Чёток они хотя не носят,
Добрых людей не
злословят.
За морем противно указу
Росту заказного не
емлют.
За морем пошлины не крадут.
В церкви за морем
кокетки
Бредить, колобродить не ездят.
За морем бездельник не
входит,
В домы, где добрые люди.
За морем людей не
смучают,
Сору из избы не выносят.
За морем ума не
пропивают;
Сильные бессильных там не давят;
Пред больших бояр
лампад не ставят,
Все дворянски дети там во школах,
Их отцы и
сами учились;
Учатся за морем и девки;
За морем того не
болтают:
Девушке-де разума не надо,
Надобно ей личико да
юбка,
Надобны румяна да белилы.
Там язык отцовский не в
презреньи;
Только в презреньи те невежи,
Кои свой язык
уничтожают,
Кои, долго странствуя по свету,
Чужестранным
воздухом некстати
Головы пустые набивая,
Пузыри надутые
вывозят.
Вздору там ораторы не мелют;
Стихотворцы вирши не
кропают;
Мысли у писателей там ясны,
Речи у слагателей
согласны:
За морем невежа не пишет,
Критика злобой не
дышит;
Ябеды за морем не знают,
Лучше там достоинство —
наука,
Лучше приказного крюка.
Хитрости свободны там
почтенней,
Нежели дьячьи закрепы,
Нежели выписки и
справки,
Нежели невнятные экстракты.
Там купец — купец, а не
обманщик.
Гордости за морем не терпят,
Лести за морем не
слышно,
Подлости за морем не видно.
Ложь там! — велико
беззаконье.
За морем нет тунеядцев.
Все люди за морем
трудятся,
Все там отечеству служат;
Лучше работящий там
крестьянин,
Нежель господин тунеядец;
Лучше нерасчесаны
кудри,
Нежели парик на болване.
За морем почтеннее
свиньи,
Нежели бесстыдны сребролюбцы,
За морем не любятся за
деньги:
Там воеводская метресса
Равна своею степенью
С
жирною гадкою крысой.
Пьяные по улицам не ходят,
И людей на
улицах не режут».
конец 1762-январь 1763
На сегодня это все. До встречи.
Ваш Сергей
Соколов.
Берегите себя! |
| |
|
Поддержите «Новую газету» сегодня. Без вас мы не справимся.
Спасибо.
|
Novaya
gazeta, Potapovsky lane, 3, Moscow, Moscow region 101000, Russian
Federation
|
| | |
